Баскервильская мистерия - [46]

Нельзя сказать, что эта фигура оказалась для литературы чем-то новым, связанным с урбанистической культурой («каменные джунгли») и развитием психиатрии. Как мы уже убедились, именно маньяк был первым преступником, описанным в детективе («Мадемуазель Скюдери»). Так что жанр в данном случае просто-напросто вернулся к своим корням, изначальной сути: безумец, чьи действия не понятны так же, как действия агрессивного (или перепуганного) животного или внезапные грозные проявления природной стихии.

Что, впрочем, уже не должно вызывать удивления — из главы о «пантеистическом детективе» читатель мог сделать вывод, что природа, стихия в нем имеет вполне четкие черты маньяка, безумца. Собственно, этот образ — образ преступника — накрепко связан с силами стихии, то есть, имеет то же хтоническое, подземное происхождение, что и образ сыщика (разумеется, мы говорим лишь о мифологических архетипах). Его поведение при совершении преступления перестает поддаваться логическому объяснению, а следовательно, дедукция должна давать сбои. Именно тогда появилось и впоследствии было сформулировано жанровое решение: маньяка может поймать только другой маньяк. Прятавшийся по респектабельной маской любителя головоломных задач Иной — представитель потустороннего мира, хтоническое существо, о предельном развитии ипостаси которого в детективе мы уже говорили (см. «Дети подземелья» и «Черный волк Ганнибал»). Параллельно с этим происходит то, о чем сказано в финале предыдущей главы: «пролог», изучение тела жертвы (я обращаю ваше внимание: не личность жертвы, не ее прошлое и нынешние привычки и связи, которые по-прежнему никакого значения не имеют ни для автора, ни для героя, ни для читателя — но именно мертвое тело) расширяется, сдвигая центр повествования, нарушая первоначальную структуру жанра.

«У мертвых есть свой тайный язык»

Иррационализм преступления перестает обряжаться в одежды рациональные (или напяливает их столь небрежно, что они превращаются в лохмотья), соответственно и расследование все чаще отказывается от рациональной дедуктивной цепочки а-ля Шерлок Холмс «у-этого-типа-развита-правая-рука-он-грузчик». Расследование сдвигается из сферы рациональной в сферу иррациональную, а суждения детектива, цепочка дедуктивных умозаключений находит принципиально иную основу. Порою иррациональность следствия откровенна и декларируется, например, особыми свойствами героя или его помощника (тут детектив оказывается на грани научной фантастики) — например, особыми экстрасенсорными способностями, которыми наделена сестра главного героя серии романов Роберта Зиммермана («В смертельном трансе», «В гипнотическом трансе» и т. д.). Вмешиваются новейшие теории психиатров, извлекающие из подсознания персонажей чудовищные в своей иррациональности мотивы преступления и столь же непонятные нормальному человеку пути их раскрытия. Парадоксом же здесь становится то, что чем более иррациональный характер приобретает развитие детективного действа, чем более откровенно ритуальной становится сия литературная мистерия, тем больше страницы детективных романов заполняются почти дословно переписываемыми подробными полицейскими документами, особенно — заключениями судебных медиков и патологоанатомов о вскрытии жертв (postmortum):

«…Погибшая оказалась молодой женщиной с широкими бедрами, ростом примерно сто семьдесят сантиметров. От щелока, содержавшегося в воде, места, где не было кожи, лишь слегка посерели, потому что погода стояла холодная, а она пролежала в реке всего несколько дней. Кожа была содрана от основания грудей до самых колен. Примерно на участке, который скрывают брюки и пояс тореадора. На теле была отчетливо видна причина смерти — рваная, в форме звезды, размером с ладонь рана. С головы, начиная от бровей, была начисто снята вся кожа вместе с волосами. Голень была обмотана обрывком лески с крючком, на который и поймалось тело в бурной реке… Теперь тело лежало лицом вниз, что облегчало процедуру снятия отпечатков. На плечах жертвы были вырезаны два треугольных лоскутка кожи…» (Томас Харрис. «Молчание ягнят»)

«…Осмотр передней части грудной клетки выявил длинные продольные раны, нанесенные, вероятнее всего, каким-то режущим орудием. Зафиксированы также аналогичные разрезы тканей, сделанные тем же орудием, на плечах, предплечьях… Множественные ожоги на туловище, плечах, боках, руках. Мы насчитали примерно двадцать пять следов данного типа; большинство из них совпадает с вышеописанными разрезами тканей… Я думаю, убийца прижигал раны. Вполне вероятно, он брызгал на них каким-то легковоспламеняющимся веществом, чтобы лучше горело. Я бы сказал, что здесь применялся иностранный аэрозоль типа… Мы констатировали также множественные гематомы, отеки и переломы. В частности, на торсе выявлено восемнадцать гематом. Сломано четыре ребра. Раздроблены обе ключицы. Раздавлены три пальца на левой руке и два на правой. Гениталии под воздействием ударов приобрели синюшный цвет…» (Жан-Кристоф Гранжье. «Пурпурные реки»).

Подобных цитат из современных детективов («Собиратель костей» Джеффри Дивера, «Пляски на бойне» Лоренса Блоха и т. д..) можно было бы привести великое множество, хватило бы на том в тысячу страниц, — причем наличие таких описаний никак не связано с литературным качеством произведения. Ими в той или иной степени грешат и произведения «штучные», мастерские, и поточное производство макулатуры, даже не маскирующейся под литературу. Чем же объяснить этот современный феномен постепенного превращения детективного романа в хрестоматию по патологической анатомии и судебной экспертизе?