Басилевс - [16]

– Государственное устройство Понта не менее разумно и целесообразно, чем в республиканском Риме, – Лаодика жестом выпроводила обслуживавших их рабынь. – Законоуложения Митридата Ктиста и Фарнака Понтийского освящены великой мудростью богов олимпийских. Капища идолопоклонников в Понте давно разрушены. И, наконец, мы всегда поддерживали Рим, видели в нем светоч, надежную опору в нашей борьбе против варваров.

– Все это так, прекрасноликая… – Скавр с вожделением смотрел на печеного осетра, фаршированного куриной печенью. – В Риме ценят дружбу Понта. В особенности расположение к римлянам царственной Лаодики, – легат расплылся в улыбке. – Я уполномочен Сенатом поблагодарить тебя за помощь, оказываемую нашим торговым людям и дипломатам. Прими этот скромный подарок в знак того, что в Риме не забывают своих друзей… – с этими словами Марк Эмилий взял из рук секретаря, будто по мановению волшебной палочки появившегося в перистиле, объемистый сверток и передал его царице.

Лаодика трепетной рукой развернула пурпурную ткань и тихо ахнула, не в силах сдержать восхищения – золотая царская китара[94], украшенная каменьями, засверкала, заискрилась в лучах заходящего солнца.

Посол, довольный произведенным впечатлением, мысленно похвалил себя – Сенат не соглашался на подобное расточительство во время войны, но он настоял. Пользуясь паузой в разговоре, Скавр приналег на осетрину, щедро поливая ее острым соусом.

– Благодарю тебя и в твоем лице Сенат, мой дорогой Марк Эмилий… – Лаодика была на верху блаженства.

– М-м… – поспешил прожевать очередной кусок посол и окунул жирные пальцы в чашу с водой. – Рад тебе услужить, порфирородная, – он вытер руки о свою тогу с пурпурной каймой и осушил залпом вместительный фиал с вином. – И позволь мне, рабу твоей несравненной красоты, слово молвить о делах очень важных, напоминания о коих неуместны за этой великолепной трапезой; но, увы, они безотлагательны.

– Да… да, я слушаю… – царица никак не могла расстаться с подаренной китарой, разглядывая ее со всех сторон.

– Меня волнует и тревожит недоброжелательное отношение царя Митридата Евергета к Риму.

– Слухи, сплетни… – поморщилась царица и со вздохом сожаления отложила китару.

– Это не только мое личное мнение, но и точка зрения Сената, – с нажимом сказал посол.

– Точка зрения… Сената? – Лаодика неожиданно почувствовала легкий озноб – до нее лишь теперь дошел смысл сказанного.

– Фригия – вся Фригия! – нужна Риму, и она будет нашей провинцией. Это несомненно, – надменно вскинул голову Скавр. – Последствия неразумной политики царя Митридата могут быть совершенно непредсказуемы. И в первую очередь для Понта.

Открытая угроза, прозвучавшая в словах легата, испугала царицу. Но, воспитанная при царском дворе Селевкидов, где интриги, заговоры и дворцовые перевороты были делом обычным, она сдержала свои чувства – сделала вид, что не придала особого значения высказываниям Скавра, и с любезной улыбкой принялась угощать его редкими восточными сладостями и густым кносским вином.

Но легат не обладал такой выдержкой, как Лаодика, привычная к восточной дипломатии, где подчас говорят одно, а подразумевают совершенно противоположное. Он с раздражением отхлебнул вина, поморщился – оно было сладковатым и отдавало паленой костью – и, не дожидаясь, пока встанет царица, поднялся со скамьи. Скавр знал, что этот поступок означает неуважение к сану Лаодики, и все же сдержать себя не мог, да и не хотел. Внутри у него кипело, он проклинал и Сенат, всучивший ему посольские полномочия, и вынужденное трехнедельное томление в ожидании ответа царя на послание, и острую жирную восточную кухню, после которой мучили колики в животе и изжога поутру, и, наконец, медлительного и сверхосторожного Макробия, так долго и пока безрезультатно плетущего сеть опасной интриги.

– А еще в Риме обеспокоены тем, что ты, мудрая правительница, не в чести у своего мужа, – посол тяжело, со значением, посмотрел на царицу. – Твоим друзьям это вдвойне обидно. Они просили передать, что, как в прежние времена, готовы оказать всяческую поддержку и предоставить, если понадобится, кров, соответствующий твоему высокому сану.

– Нет! – возглас вырвался непроизвольно; Лаодика изменилась в лице, вскочила и прикрыла рот ладонью, будто пыталась остановить слова, рвущиеся наружу.

Она смотрела на Марка Эмилия расширенными глазами, в которых билась птица со сломанными крыльями…

«Да, да! – удовлетворенно думал посол, принимая вечером горячую ванну. – А чтобы мои намеки были восприняты правильно, любезнейший Марк Север, на днях возвращающийся из своего вынужденного путешествия, – рассмеялся жирным смешком, – нижайше попросит царственную Лаодику изъявить ему большую милость – превратить данные ему долговые расписки в нетленный металл…»

Гопломах Тарулас не спеша шел по ночной Синопе. Сегодня занятия в гимнасии закончились поздно, и пока под его руководством дежурные эфебы приводили в надлежащий вид учебное оружие и доспехи, стемнело. Впрочем, домой он не торопился – убогая каморка, его жилище, не была тем местом, куда после трудов праведных могла стремиться для отдохновения человеческая душа.