Башня у моря - [233]

– Я никуда не поеду. Я отказываюсь.

– Почему?

– Потому что меня почти два года таскали с места на место, и все изменилось, пошло наперекосяк, ничто не осталось таким, как прежде, кроме Кашельмары. Если вы попытаетесь увезти меня отсюда, я убегу, буду драться с вами, буду…

– Нед…

– Оставьте меня! – завопил я, когда дядя Дэвид попытался успокоить меня, положив мне руку на плечо.

Я выскочил из комнаты, чтобы не расплакаться при них.

Выбежав из дому, я помчался по дорожке. Я уже плакал, как младенец, но был так расстроен, что не обращал на это внимания. Бежал, почти не понимая, куда бегу, и рыдания душили меня так, что каждый вздох превращался в пытку. Я остановился, только добежав до ворот, и неожиданно налетел на кого-то, идущего навстречу.

– Пресвятая Богородица! – удивленно воскликнул Драммонд. – И что за нечистая сила за тобой гонится?

4

Он усадил меня у края дорожки спиной к дереву. Потом закурил, предложил мне затянуться. Драммонд делал это раз или два в Америке – угощал меня сигаретой, и я уже знал, как вдохнуть, чтобы не драло горло.

– Ну, – сказал он, усаживаясь рядом со мной, – я ни разу не видел у тебя в глазах ни одной слезинки и теперь с радостью узнаю, что ты такой же человек, как и все мы, но в честь чего ты льешь эти конкретные слезы… или лучше не спрашивать?

– Мои дяди хотят отправить меня в школу в Англию, – объяснил я. – А я не хочу.

– Так и скажи. Они не могут тебя заставить. Они тебе не опекуны.

– Я знаю, что ходил в школу в Америке, но то было другое дело. Не хочу сейчас уезжать из Кашельмары.

– Конечно ты не хочешь! Да и с какой стати человеку в здравом уме хотеть в Англию? Курни еще.

– Мой отец не стал бы меня отправлять. Он ненавидел школу. Два раза убегал. Сам мне рассказывал. Отец мне обещал, что никогда меня не отправит. Я много думал о нем, мистер Драммонд. Не могу выкинуть его из головы.

К собственному ужасу, я опять заплакал. Мне стало казаться, что я схожу с ума. На меня это так не похоже – плакать без всяких к тому оснований. Я с испугом подумал, может быть, это какие-то первые злостные признаки женоподобия.

– Что тебя беспокоит? – спросил Драммонд.

– Порочность моего отца. Его… пьянство. Это… не может передаться по наследству?

Он разразился смехом:

– Все известные мне сыновья пьяниц выросли и дали зарок не пить.

– Тогда почему люди становятся порочными? Я имею в виду – пьяницы.

Он надолго задумался, а потом просто ответил:

– Это как Божий промысел.

– Божий промысел? Порочность моего отца? – Я призвал на помощь все свое мужество. – Вся она?

Он опять задумался, потом твердо сказал:

– Вся.

– Я не понимаю.

– Можно сколько угодно твердить о грехе, зле, порочности, но на самом деле эти слова мало что значат. Это лишь слова. – Драммонд посмотрел вдоль дорожки в направлении дома, и я вдруг понял, что он думает о моей матери. – Это слова для священников и для тех, кто никогда не сталкивался с искушением, которому не мог воспротивиться. Я говорю не в издевку над священниками или над добронравными душами. Мы все, конечно, хотим жить праведной жизнью, а когда она закончится, отправиться на небеса. Но порой случается что-то от тебя не зависящее, и тогда ты словно во власти Господа – ничего не можешь сделать, только подчиниться.

– Понимаю. Вы хотите сказать, это как неизлечимая, но не заразная болезнь. Ты ничего не можешь с ней поделать.

– Некоторые, наверное, могут. А другие – нет, я знаю это очень хорошо.

– Значит, мой отец из тех, кто не может?

– А ты как думаешь? Ты способен представить себе мужчину, который отвернулся бы от твоей матери, если бы на то не была воля Господня и он не мог бы ей противиться? Господи Исусе, да только Божьим промыслом такое и можно объяснить.

– Тогда, значит, мой отец и не был виноват. – С моих плеч словно свалилась неимоверная тяжесть. – Он не хотел быть порочным. Но Божья воля не оставила ему выбора.

– Верно.

– Мистер Драммонд, вот Божья воля… когда человек понимает, что он в ее власти? То есть она поражает человека внезапно… как молния? – уточнил я, подобрав для сравнения наиболее известный Божий промысел.

Последовала пауза. Он опять закурил и задумался над моим вопросом. Мне это в нем нравилось.

– Мой отец, например, – уточнил я. – Он в молодости был такой же, как и все остальные?

– Я мало знал твоего отца, – признался наконец Драммонд, – но, судя по словам твоей матери, это было в нем с самого начала, хотя он понял это только гораздо позднее.

– Почему? Это так трудно определить? Ведь наверняка как-то можно… есть какие-то симптомы…

Драммонд посмотрел на меня своими очень темными глазами, в уголках которых собирались морщинки, когда он улыбался.

– Нед, тебе не о чем беспокоиться, – сказал он совсем как в те времена, когда говорил: «Я увезу вас домой в Кашельмару». И мне не приходило в голову усомниться в его словах.

Я неловко проглотил комок в горле:

– Я, конечно, о себе не беспокоился, но… я не понимаю, почему мой отец не догадывался, что он другой.

– Может, и догадывался. Но это не имеет значения. Имеет значение только то, что какое-то время он не хотел быть другим. Поэтому и женился. Он стремился стать как все.