Башня у моря - [200]

– Но если мы получим Гомруль, мы сделаем шаг к республике! – спорил я, но они этого не понимали. Похоже, считали так: либо республика, либо ничего. – Но саксонцы никогда не позволят нам учредить республику сразу же! – объяснял я, дивясь тому, что они этого не видят. – Ни один саксонец сегодня не согласится на республику, но есть много саксонцев, которые не возражают против того, чтобы ирландцы управляли своей страной из Дублина в рамках империи, и многие саксонцы уважают Парнелла…

– Потому что он выглядит и говорит как они, – мрачно перебил старший смотритель моей ложи.

– Но он объединил Ирландию. Он примирил нас, помог сделать аренду справедливой…

– Он никогда не даст нам республики, – упрямились американские ирландцы, и в какой-то момент я со злостью понял, что это всегда будет их последним словом в разговоре.

Беда только в том, что они не жили в Ирландии и не понимали великих политических побед, одержанных Парнеллом за Ирландию. Местные слишком погрузились в свои мечты и теории и оторвались от практики и не могли разглядеть, что победы Парнелла в Вестминстере с его восьмьюдесятью пятью преданными членами парламента от Ирландской парламентской партии приносили Ирландии гораздо больше пользы, чем все бомбы, взорванные в Лондоне.

– Шон, привет, – поздоровался я, войдя в маленькую душную комнатку в центре города (его, вообще-то, конечно, звали не Шон, и я не открою, где находилась комната). – Это опять я. Какие последние новости о моем оправдании?

– А, это ты, Макс Драммонд. Заходи – посмотри на новую бомбу, которую мы конструируем, чтобы взорвать палату парламента.

Я глянул на чертежи и сказал, что это лучшая бомба, самая красивая и полезная из тех, что я видел в жизни.

– А что-нибудь из Национальной лиги о моем деле слышно? – вежливо спросил я.

– О, из Лиги замечательные новости, – ответил он. – Они сообщают, что правительство лорда Солсбери не продержится и шести месяцев, а когда к власти снова придет Гладстон, они примут билль о Гомруле, и тогда Чарльз Стюарт Парнелл – если он настоящий ирландец – сможет установить Истинную Республику, и наступит день, когда каждый ирландец проснется и стряхнет с себя кандалы тирании.

– Да будет так, – отозвался я, подавляя в себе желание удушить его. – А что насчет моих кандалов, Шон? Что насчет сфабрикованного приговора и несправедливого заключения, которое висит на моей шее, как могильный камень?

– Макс, это, конечно, дело ужасное, – завел он, – и мы трудимся не покладая рук, чтобы справедливость восторжествовала. Но такие дела требуют времени, а саксонские дьяволы, насколько нам известно, вообще не знают, что такое справедливость. Если бы могли послать еще немного денег, чтобы ускорить дело…

– Я уже заплатил немало денег. Тебе пора бы предъявить мне какие-то результаты. Наняла ли Лига адвоката, чтобы он занялся моим делом?

– Пока нет, но, как только примут билль о Гомруле и родится Истинная Республика, всем воздастся по справедливости, так что если ты можешь подождать еще чуток…

Мне бы следовало уйти, но я знал, что не должен его обижать, потому что у меня нет другой связи, кроме него, с Национальной лигой, а через нее – с Парнеллом. Я просто кивнул и даже дал ему немного денег, хотя и не сомневался: дальше его кармана они никуда не пойдут, потому что он из графства Корк, а они там на юге все сплошь жулики – это всем известно.

Потом я ушел и напился. Если дела будут идти с такой скоростью, я никогда не получу оправдания, никогда не вернусь в Ирландию, никогда не встречусь с Макгоуаном лицом к лицу.

Я должен вернуться. Должен. Может быть, если Парнелл победит в схватке за Гомруль…

Но он проиграл. Парламент не принял билль о Гомруле. Я прочел об этом в газете. Палата общин отвергла билль тремястами сорока тремя голосами против трехсот тринадцати, и мистер Гладстон позднее сказал: он опасается, что «неродившиеся дети будут горевать о голосовании этого дня». В Белфасте начались беспорядки, Клан поклялся жестоко отомстить, и моя слабая надежда на быстрое оправдание поплыла по сточной канаве. И тогда я начал писать письма. Написал Парнеллу, написал лорду-наместнику Ирландии, даже написал королеве. А в Нью-Йорке стоял адски жаркий июль, и Чарльз Мариотт собирался уехать из города в Гудзонову долину, где у него был летний дом.

– Он хочет, чтобы и я поехала, – сообщила Сара. – Я, конечно, никуда не поеду, хотя для Неда это было бы неплохо.

Я тем утром зашел к ней позже обычного, потому что долго писал письмо королеве Виктории, а когда пришел, у них был второй завтрак.

– Почему бы тебе здесь не позавтракать? – предложила Сара; она видела, что я хандрю, и пыталась изо всех сил отвлечь меня. – Чарльз никогда не возвращается с Уолл-стрит раньше трех, Эвадна уехала на Айленд к друзьям, а наставник Неда повел его в Музей естественной истории. Дом в нашем распоряжении.

– И ванные тоже? – не удержался я, а когда она рассмеялась, почувствовал себя лучше.

У меня еще не было случая увидеть дом Чарльза, если не считать некоторых комнат нижнего этажа, а тут Сара провела меня в шикарную столовую с серебряными канделябрами на столе и люстрой. Мне все очень понравилось, кроме еды. Вареные яйца в каком-то жутком соусе, присыпанные петрушкой, а вместо овощей – масло.