Бару Корморан, предательница - [125]

Так или иначе, но иликари слегка походила на Наяуру, но гораздо сильнее – на двоюродную сестру Лао.

Бару подвесила масляную лампу к потолку, и та закачалась, играя тенями, будто крохотное, чахлое солнце.

– Отдыхай, – распорядилась Бару.

Иликари молча села. Бару наблюдала, как она устраивается, оценивая геометрию ее мускулов, рук и ног с тревожным восхищением. Она была сильна и высока ростом; в дыхании, наполнявшем ее грудь, в линиях бедер чувствовалась мощь. Труд сделал ее выносливой. Конечно, в масштабах мира ее сила невелика – она всего лишь сводится к способности глубоко нырять, высоко взбираться, побеждать в шуточных состязаниях и привлекать к себе восхищенные взгляды. Нет, этой иликари явно не судьба разорять князей и давать островам новые имена. Однако ее вполне хватило бы, чтобы властвовать в шатре и неприятно удивить Бару внезапным нападением или еще чем-то неожиданным.

Бару пожалела, что не убрала остатки цыпленка.

А жрица сидела и ждала – созерцательно, умиротворенно. Должно быть, последовательница Видд.

– Что ты делаешь?

Жрица наморщила лоб, вникая в неуклюжий иолинский Бару.

Глаза ее были круглыми, как у стахечи.

– Я ловлю жемчуг и принимаю роды.

– Ты ушла из дома, чтобы воевать. Но ты, наверное, мать, сестра, дочь. Как ты узнаешь, что с твоей семьей?

– Так же, как и прочие воины. Вся моя семья живет иод одной крышей. Рабочие руки там есть: при нужде без нескольких человек можно обойтись.

Несмотря на свои тревоги, Бару не удержалась от мысли, что Кердин Фарьер пришел бы в восторг. В Имперской Республике под семьей понимали мужчину и женщину, отца и мать, необходимый минимум. Но здесь, как и на Тараноке, подход был иным – практичным, позволяющим освободить молодых и здоровых для войны и труда.

Хотя, нет, Бару ошиблась насчет Кердина. Ему, конечно, стало бы любопытно, как это можно исправить.

Мысль съежилась и снова спряталась в клубке тревог. Почему-то Бару захотелось плакать и забиться в угол.

– Я совершила ужасное злодеяние, – произнесла Бару и поразилась своим спокойным интонациям. – Настолько чудовищное, что теперь я могу совершить любой грех, обмануть любое доверие и пойти на все что угодно. Какой бы вред ни причинила я себе, хуже мне уже не будет.

– Продолжай, – отозвалась иликари.

Бару раскрыла рот, но теперь слова застряли в легких, как будто наткнулись на набухшую опухоль, на лавину, обрушившуюся с гор, на плавучую ориатийскую мину. Масштаб, глубина корней, выпавшее ей испытание, участь, на которую она обрекла себя…

– Нет, – прошептала Бару. – Не могу сказать.

– Что ты делаешь? – спросила жрица.

Наверное, это было в духе Видд – обратить к ней ее собственные вопросы и потом добраться до ее секретов.

– Я хочу спасти свой дом, Тараноке, – хрипло выдохнула Бару. – И я делаю для этого все.

– Ты покинула свой дом, чтобы спасти его, – откликнулась жрица.

Другие вопросы – о «матери, сестре и дочери» и о том, как она может знать, что с ее семьей, – остались невысказанными.

– Я зашла слишком далеко…

Бару задохнулась: она уже не могла плакать, да и не хотела: все силы вдруг разом оставили ее. Сейчас она даже не понимала, разумно ли она поступила – и грозит ли ей чем-либо только что сделанное признание.

– Я зашла слишком далеко, – еле слышно повторила она и поникла.

* * *

На рассвете она отправилась в шатер Тайн Ху, чтобы отдать приказ убивать.

Княгиню она застала за привычным занятием. Тайн Ху сидела на коленях напротив Аке Сентиамут, а между ними лежала деревянная игральная доска. Бару умышленно избегала обучения этой игре: любая партия подразумевала бы череду поражений с ее стороны, и Тайн Ху, конечно, сразу сделалась бы невыносимой. Однако общий принцип Бару понимала. «Крестьяне» занимали «поля». «Знатные» получали силу после того, как «поля» возделывали «хлебопашцы», а затем сражались с другими «знатными».

Но сейчас высшая каста Тайн Ху явно туго затянула пояса. Княгиня читала книжицу в кожаном переплете, неуверенно шевеля губами, и, в зависимости от ее успехов в этом таинственном занятии, Аке улыбалась, хохотала или качала головой и снимала с доски несколько «крестьян» Тайн Ху. Вероятно, партия была обучающей – положение Тайн Ху на доске улучшалось или ухудшалось соответственно ее успехам в чтении, что помогало ей сконцентрироваться.

Как любопытно они выглядели рядом: ночная птица, пантера – Тайн Ху и бело-золотой олень в медвежьей шубе – Аке. Однако при всей своей несхожести они держались как равные.

Мгновение Бару наблюдала за ними молча (стража не объявила о ее появлении: «шакалы» знали, что громко объявлять о прибытии Честной Руки просто означает указать на нее наемным убийцам). Тайн Ху сидела, будто готовая стремительно выпрямиться пружина. Она сосредоточенно смотрела в книжку и порой задумчиво наматывала на палец прядь распущенных волос.

Бару почувствовала некоторое удовольствие: в походе Вультъяг никогда не позволяла себе непроизвольных жестов. Необычной оказалась и сама беседа с Аке: женщины то и дело перебивали друг друга, жестикулировали живо, без расчета, смеялись свободно… А когда Тайн Ху отвела взгляд в сторону и окаменела лицом, встревоженная только что сказанным или пришедшей в голову мыслью, Аке по-товарищески хлопнула ее по запястью. Это, насколько Бару могла судить, не несло в себе двойного смысла, не скрывало под собой тайного сообщения или глубоководного маневра.