Бартлби и компания - [26]

Короче, словари, не разрешив загадки, запутали меня окончательно. Из-за этих «нижних юбок» я унесся воображением так далеко, что восприимчивость моя обострилась до предела, вернее, я вдруг почувствовал, что восприимчивость моя вообще не знает предела, так что вдруг – уже где-то на самой границе яви и сна – я вступил в беседу с неправдоподобным Пепином Бельо.

Когда я его увидел, мне в голову пришел один-единственный вопрос – его-то я и задал, не удосужившись даже подняться со своего дивана, – простейший из всех простых вопросов, потому что знаю, насколько бесхитростен сам Пепин, столь же бесхитростен, – сказал я себе, – как горб у меня за спиной.

– Я никогда не видел женщины, равной по красоте Эве Гарднер, – сказал мне Пепин Бельо. – Однажды мне довелось весьма долго просидеть рядом с ней на диване под торшером. Я буквально пожирал ее глазами. «На что ты так смотришь?» – спросила она. «Как на что, детка, на тебя». Трудно поверить, но помню, в тот миг я разглядывал белки ее глаз, они у нее были с голубоватыми тенями по краям, точь-в-точь как у кукол, старинных фарфоровых кукол. Она засмеялась. А я повторял: «Нет, не смейся. Ты же настоящий монстр».

Он замолчал, и тогда я решил задать ему простейший вопрос, приготовленный загодя простейший вопрос, но вдруг обнаружил, что даже и этот простой вопрос начисто забыл. Никто не зажигал ламп. А он вдруг стал удаляться, растворился в глубине коридора, натыкаясь на мебель и выкрикивая на манер уличного мальчишки, размахивающего газетами:

– Свежие новости! Свежие новости! Это я – Пепин Бельо из учебников и словарей!

31) Сэлинджера я увидел в нью-йоркском автобусе на Пятой авеню. Я увидел именно Сэлинджера, это точно. Дело было три года назад, когда я, как и теперь, симулируя депрессию, сумел получить долгий отпуск по болезни. Тогда-то я и рискнул махнуть на выходные в Нью-Йорк. Всего только на выходные, потому что, разумеется, не следовало искушать судьбу: а вдруг позвонят из моей конторы и не застанут дома? Итак, в Нью-Йорке я провел всего два с половиной дня, но времени даром не терял, вы уж мне поверьте. Достаточно сказать, что я видел Сэлинджера. Это был он, чем угодно готов поклясться. Ожившая фотография старика, толкающего тележку с покупками, – совсем недавно какой-то репортер заснял его на выходе из супермаркета в Нью-Хемпшире.

Джером Дейвид Сэлинджер. Вот он – сидит в глубине салона. Изредка моргает. Иначе я бы и не поверил, что передо мной человек, а не статуя. Джером Дейвид Сэлинджер – личность, без которой никак не обойтись, изучая историю искусства Нет.

Автор четырех книг, замечательных и знаменитейших: «Над пропастью во ржи» (1951), сборников «Девять рассказов» (1953), «Фрэнни и Зуи» (1961) и вышедших под одной обложкой «Выше стропила, плотники!» и «Симор: Введение» (1963) – по сей день он ничего больше не опубликовал, то есть вот уже тридцать шесть лет хранит полное молчание, дополненное породившей легенды решимостью защитить свою частную жизнь от посторонних глаз.

Итак, я увидел его в автобусе, следующем по Пятой авеню. Увидел совершенно случайно, и, по правде сказать, заметил только потому, что принялся разглядывать девушку, сидевшую рядом с ним, – у нее был очень смешно приоткрыт рот. Девушка изучала рекламу косметики на стенке автобуса. Наверное, когда девушка читала, у нее чуть ослаблялись челюстные мускулы. И в тот короткий миг, пока рот девушки был приоткрыт, а губы раздвинуты, она была для меня – если воспользоваться выражением Сэлинджера – самой сногсшибательной картиной на всем Манхэттене.

Я влюбился. Я, старый горбатый испанец, не имея ни малейшего шанса на взаимность, влюбился. И, несмотря на то что я стар и горбат, повел себя как человек без комплексов, как ведет себя всякий мужчина, влюбившийся с первого взгляда; иначе говоря, немедленно взглянул на того, кто сидит с ней рядом. Туг-то я и увидел Сэлинджера. И окаменел. Подумайте сами: два острейших чувства посетили меня менее чем за пять секунд.

Вскоре меня стали раздирать на части два этих несовместимых чувства: вспыхнувшая молнией любовь к незнакомке и потрясение – мало кому доступное – от сознания того, что я еду в одном автобусе с Сэлинджером. Меня раздирали надвое любовь к женщинам и любовь к литературе – только что вспыхнувшая любовь к незнакомке и искушение воспользоваться случаем и заговорить с Сэлинджером: например, первым в мире задать ему коварный вопрос, почему он перестал писать книги и почему прячется от людей.

Мне пришлось выбирать между девушкой и Сэлинджером. Они не разговаривали между собой и, значит, вряд ли были знакомы. Я понял, что времени на раздумья у меня не так уж и много. Надо действовать быстро. Я решил, что любовь всегда будет выше литературы, и уже собрался было подойти к девушке, наклониться и произнести с обескураживающей непосредственностью:

– Извините, вы мне очень нравитесь, и, кажется, я никогда не видел более прелестных губ. А еще мне кажется, мне, старому и горбатому, что, несмотря ни на что, я смог бы сделать вас счастливой. Господь свидетель, как я вас люблю! Скажите, вы заняты сегодня вечером?