Баронесса Настя - [70]

На продажу? Как это — продавать людей? В наше время, и кому — Америке? Но она воюет с Германией…

Это ещё одна загадка хозяина Боденского замка. Настя приходила в отчаяние от своего бессилия проникнуть в тайны замыслов Ацера. Она будто наяву слышала его кошачьи шаги в темноте, ей и во сне мерещились крадущийся силуэт долговязой фигуры и документы, с такой поспешностью раздобытые на её имя, и с удивительной легкостью назначенная ей почти фантастическая зарплата… Всё было неестественным, нелогичным и непонятным для малоопытной девицы из другого мира.

А Мишин — Винт? По всем законам он — их начальник, ему решать, где жить и что делать Пряхину и ей, Насте, но этому человеку она просто не верила.

Вспоминала каменную физиономию Ацера в тот момент, когда она читала телеграмму от Вильгельма. Полковник уехал, исчез, как исчезает тень при свете солнца. И не звонил потом вечером и, как сказала фрау Мозель, не был на ужине.

Возвращение Вильгельма повергло его в состояние шока. Но почему? Ведь они братья!

Под грузом этих вопросов и сомнений Настя с трудом засыпала.

Прошёл месяц с того дня, когда с фронта вернулся искалеченный Вильгельм. Он редко показывался на людях, его почти не видели за обеденным столом в Рыцарском зале, — если он там и появлялся, то ни с кем не заговаривал, а лишь сухо отвечал на вопросы Ацера, который делал вид, что ничего не произошло, и жизнь в Рут–замке и вокруг него течёт по–прежнему.

Подходил к концу 1943 год, огненный вал войны теперь катился только в одну сторону — на запад, опаляя Германию, теперь и самый глухой обыватель–немец чувствовал занесённый над своей головой меч возмездия.

Смех и радость стали дефицитом, застолья собирались всё реже, и общение в тесных дружеских компаниях всё больше напоминало поминки.

У Вильгельма были серьёзные причины для тихого глухого пьянства; разрушена его собственная жизнь, и на глазах рушилась вся жизнь Германии.

И только Ацер почему–то всё больше оживлялся, становился смелым и уверенным.

С наступлением зимы Кейду стали приглашать в лагерь, и специально для неё была налажена транспортная служба. Работала она надёжно, безупречно; у подъезда Рут–замка её постоянно ждал автомобиль с шофёром, на озере у баронского причала — катер с мотористом, а на швейцарском берегу, во владениях Ацера, — автомобиль, и тоже с шофёром.

Ранней осенью Кейда редко пользовалась этим маршрутом — один–два раза в неделю, все остальные дни каталась на лошади. Но погода портилась, частенько шли дожди и постепенно холодало. В такие дни Кейда подолгу примеряла одежду, ладила причёску и, если находила себя неотразимо красивой, кивала Анчару:

— Поехали!

Поездка в одну сторону занимала чуть больше часа и, естественно, в другую — столько же; для Кейды это были восхитительные прогулки, приносившие каждый раз новые впечатления.

Близкими друзьями стали для неё оба шофёра и моторист катера. Шофёр рут–замковский — пожилой рыжий немец с постоянной улыбкой под усами — Курт Вернер. Его ранило в правую ногу в первые месяцы войны, нога не гнулась и была много короче левой. Ходил он, сильно припадая на правую сторону. Шофёр со швейцарского берега — Казимир Штучка, пожилой поляк, близкий человек Ацера. В оные времена он был кучером и возил всех швейцарских Функов.

Моторист — пятнадцатилетний подросток Ганс, откровенно признававшийся, что очень боится, как бы его не послали на фронт.

Все они успели привязаться к юной баронессе, и все трое выказывали к ней своё особое расположение.

Курт Вернер пытался шутить, — грубовато, по–немецки:

— Когда я вижу вас, моя короткая нога становится длиннее и я перестаю хромать.

При этом он громко смеялся и хлопал ладонью по негнущейся ноге.

— Она у меня ничего не чувствует, как деревянная!

Казимир Штучка, встречая Кейду, ничего не говорил, но глаза его воспламенялись жёлтым огнём, как у волка он становился моложе.

А моторист Ганс надувал малиновые губы, капризно выговаривал:

— Я вас ждал, ждал…

Два часа общения с ними заменяли Кейде газеты и были немножко театром и даже цирком.

Нравились ей эти люди, но ещё больше нравился Вильгельм, — и не столько как мужчина, а как близкий, в чём–то даже родственный человек. Здесь, в Рут–замке, во время их прощания, он раскрыл перед ней свою душу, рассказал о семейных секретах, и всякая ненависть к нему испарилась, она вдруг почувствовала духовную близость с ним, потому что всё, что он говорил, было ей понятно и созвучно её взглядам на многие вещи.

Он заклинал её не верить Ацеру, быть от него подальше, и сейчас она, изо дня в день общаясь с Ацером и всё больше его узнавая, видела, как всё шире и глубже становился ров между ними.

В тревогах и нервозном состоянии встретили и начали 1944 год. В далёкие от центра и как будто бы не совсем немецкие вюртембергские края раскатами грома доносились вести с фронта. В конце года король Михай вывел Румынию из войны, русские выбивали немцев из Венгрии, окружили Будапешт.

— Госпожа Кейда! Вы слышали? Русские в Будапеште! — встретил её однажды моторист Ганс.

— Чему же ты радуешься?

— Война кончается. Меня забрить не успеют.

— Тебя и так не забреют. И меня — тоже.