Баронесса Настя - [2]

Шли в столовую, наспех съедали большую порцию жирного матросского плова и выпивали по два и по три стакана какао. В обыкновенные дни пища была разнообразной, с салатами, кусочками красной и белой рыбы, но в дни полётные давали плов и какао.

В три утра, когда на небе ещё весело сияли звезды, но в воздухе уже слышалась рассветная прохлада, и со стороны Большого Кавказского хребта тянул наполненный запахами снега ветерок, они выезжали на аэродром. Расчехляли самолёты, проверяли приборы, вооружение, — поднимались в воздух.

На каждого — сорок–пятьдесят минут, на инструктора — шесть–семь курсантов. К одиннадцати полёты заканчивались. Высоко поднявшееся солнце жарило изо всех сил, земля горных долин парила. Усиливалась турбулентность[1] воздуха, самолёт бросало вверх–вниз, по сторонам, образовывались воздушные «ямы», — в них, как в колодец, валилась машина, а при посадке и взлёте, на малой высоте, трудно было управлять самолётом.

Пряхин вылетал последним. Заготовил три учебные бомбы по сорок килограммов каждая, уложил рядком на стоянке, ждал. Но вот в небе над Старосунжеским хребтом показалась «четвёрка» — его самолёт! Она «сыпалась» с большой высоты, над полем выровнялась, мягко коснулась его колёсами.

Из кабины мешком вывалился Воронцов, метнулся в сторону, согнулся в корчах «морской болезни». Лейтенант умышленно летал с ним при высоком солнце — приучал к полётам в условиях «болтанки». Пряхина ставил в полётной карте последним, — этот «болтанки» не боялся.

Завершающий полёт инструктор обыкновенно выполнял не торопясь, с удовольствием, и на маршруте на десять — пятнадцать минут задерживался. Любил «свернуть с дороги», поглядеть на сверкающее в лучах солнца Каспийское море, на золотые пляжи Махачкалы.

В зеркало оглядывал вторую кабину, — Воронцов или Пивень возвышались над козырьком и над пулемётом, а этот… — качал головой и улыбался, — ровно подросток, — едва шлем виднелся. «Вот ведь… — думал о Пряхине, — вроде бы и ростом не мал, а и взрослым не назовёшь».

— Бомбы подвешены? — спросил инструктор.

— Есть, товарищ лейтенант! Подвешены.

— Бомбодержатель в порядке?

— Есть, товарищ лейтенант. В порядке.

«Есть да есть, — думал инструктор. — Как попугай. Не то, что Воронцов. Тот, пока его не мутит, весел, отпустит шутку, красное словцо…»

Лейтенант, сделавшись серьёзным, рассудил: «И всё же — дотошный, это уже неплохо, и болтанки не боится, притрётся парень к небу, оперится…»

Шли с набором высоты. По характерному звону, упругому гулу Чудайкин безошибочно судил о степени напряжения всех частей двигателя. Самолёт шёл ровно, чуть покачиваясь на восходящих потоках воздуха. Над пашнями потоки усиливались, самолёт словно бы подхватывали и несли к верхним перистым облакам могучие руки.

Чудайкин любил незримую силу воздушной стихии, он закрывал глаза и чувствовал себя птицей, парящей в неохватном синем океане.

Посматривал в зеркало, где отражалась задняя кабина Пряхин приподнял голову, оглядывал землю, окружающее пространство. Чудайкин показал рукой под левое крыло. Курсант бойко ответил:

— Пролетаем станицу Червлёная.

Инструктор показал в правую сторону.

Курсант чеканил:

— Гудермес. Город и узловая железнодорожная станция.

И уже по своей инициативе показал инструктору стоявший на вершине холма одинокий полуразрушенный храм:

— Мечеть Хал — Алым, памятник четырнадцатого века.

Говорит бойко, уверенно, в карту не заглядывает. И расстояния между ориентирами, и поворотные пункты — сыплет как из мешка. «А я такой памяти не имею», — думает Чудайкин, посматривая в зеркало на курсанта, и перестаёт экзаменовать, а запрокидывает голову и оглядывает перистые облака, парящие высоко в небе и сулящие ясный жаркий день, каковых здесь, на Северном Кавказе, предостаточно.

Курсант разворачивает самолёт. Докладывает:

— Курс сто девяносто!

Под ними небольшой аул. Слева по курсу и далеко впереди показалась ровная, как стол, поляна. Там полигон. А через минуту неясно угадывались очертания большого и малого круга.

— Разворот на боевой!.. — докладывает курсант. И заводит машину на цель.

Лейтенант доволен. «Заморыш, а поди ж ты… какая власть в голосе! — идут стороной мысли, а глаза зорко следят за стрелкой компаса и высотомера, — И скорость выдерживает заданную».

Впереди чётко рисуются круги — большой, малый… И в центре малого круга крест, и даже столбик в перекрестье курсант видит. И видит, как столбик плывёт под нос самолёта, пропадает в дымчатом круге пропеллера…

— Так держать! — спокойно, размеренно командует сам себе курсант. И тут машина вздрагивает… Это бомба, оторвавшись от замка, начинает свой полёт к цели. Пряхин кладёт самолёт на крыло, описывает дугу над целью. Смотрят на землю. И видят, как летит бомба, уменьшаясь в размерах. Вначале кажется, что бомбу сбросили рано, она ляжет с большим недолётом, но потом видят её над кругом — вначале над большим, потом чёрной точкой она несётся к малому… И тут пропадает, словно растаяла. Секунда, другая… — взрыв! В самом центре пересечения усов, — в самом–самом. Дым от взрыва отнесло ветерком, и лейтенант, и курсант видят на месте взрыва пятно с неясными очертаниями. Пытаются разглядеть столбик, обозначающий центр полигона, — его не видно. «Неужели в столбик?» — думает лейтенант. А курсант уже выполняет очередной манёвр. Сбрасывает и вторую, и третью. Вторая попала в большой круг, а третья снова легла близко к перекрестью.