Барон в юбке - [56]

Из придорожных зарослей, оповещенные тем самым свистом, выскочили еще восьмеро разбойников.

Препоследний из бегущих, еще совсем безусый паренек, торопливо затягивал на бегу веревку гашника, а за ним мрачно топал здоровенный детина с окровавленным ножом в лапе…

Отметив появление новой опасности, я мельком их оглядел.

…Вот эти уже были молодыми…

В один миг все стало понятно: пока старики занимались ‘промыслом’, молодежь тешила свою похоть с имевшей несчастье оказаться для этого достаточно приглядной, крестьянкой из числа ехавших в фургоне.

Копившаяся с самого утра злость кровавой пеленой застила мне зрение. Уже не осознавая, что делаю, я медленно опустил скрещенные руки на рукояти заткнутых за пояс мечей.

Прочтя в моих глазах приговор, главарь банды схватился за кистень. Приближение подмоги, выравнивающей силы, смещало перевес в людях не в нашу пользу. Ситуация стала критической.

Пики захвативших фургон ‘абреков’ зловеще покачнулись вперед.

Позади, за моими плечами, – тоже слышался шелест – ребята изготавливались к первому в своей жизни, не ‘учебному’, бою.

***

… Замах кистеня, должный было раскроить мне череп, прервался в самой высокой своей точке – лезвия молниеносно выхваченных кривых клинков, по-самурайски заткнутых по бокам за широкий кушак, словно огромные бранши бритвенно-острых ножниц, снесли и высоко поднятую в замахе руку, сжимавшую кистень, и франтски завитую голову с раззявленным в немом крике ртом.

…В лицо хлестнула тугая струя пенящейся крови…

…Глухо шлепнулся на землю кистень, вместе со сжимающей его рукоять волосатой рукой…

…Ударом ноги опрокинув фонтанирующее алыми брызгами тело на направленные в меня пики, я врубился следом, весь отдавшись безумной ярости.

Время словно стало…

Звуки неощутимо сдвинулись в другой диапазон…

Адская, двукрылая мельница, в которую превратились мои руки, хоть это было уже физически невозможно, все набирала и набирала обороты – двурукий мечник внутри проломленного строя малоопытных, легко бронированных пикинеров – все равно, что хорек, зверствующий в сонном курятнике.

Еще несколько раз меня обдавало кровавыми брызгами, пару раз в меня ощутимо попали, но тело практически не ощущало сыплющиеся градом тупые удары – доспех пока не подводил.

Озверев от крови и бешенства, я прорубался к тому, подоспевшему последним, типу, в руках которого я заметил окровавленный нож…

…- Барр-ра!!! – В оставленную в рядах противника просеку, тупым клином вломились мои ребятки, как снопы укладывая врагов своими бердышами…

…Низкий, вымораживающий кровь в жилах, рев атакующего камаля рванул по ушам. Этот загробный вопль заставил всех – и атакующих, и обороняющихся – на миг, содрогнувшись от подсознательного, животного страха, замереть.

…Следом за этим ревом раздался громкий лязг – врубившись во фланг дезориентированного и почти опрокинутого нашей атакой строя бородачей, в бой вступил лан Варуш верхом на своем верном Хропле.

Секунду спустя все было кончено.

Кото-то из моих вояк, едва спало напряжение боя, мучительно блевал, не вынеся вида такого количества густо наваленных трупов, но в основном ребята держались геройски.

Еле сдерживая предательскую дрожь в ослабевшем после приступа боевой ярости теле, я подошел к стоящим у обочины безучастными столбиками жертвам разбоя:

– Собирайте свои вещи, и можете ехать дальше.

Отвернувшись от упавших мне в ноги со слезами благодарности, крестьян, я обернулся к своей дружине.

– Десять…, двенадцать…, пятнадцать… – у меня словно камень с души свалился:

– Слава богу, все целы…

Вездесущий Удат уже споро командовал увязыванием узлов на троих, уцелевших в схватке, пленниках.

***

Допросом я уже не занимался – то ли от перенапряжения, то ли меня все-таки зацепило в пылу свалки, но чувствовал я себя крайне неважно.

Особенно беспокоила меня тупая, сильная боль внизу живота – был бы я все еще мужиком – так как будто кто-то со всего маху ногой в пах ударил.

В ушах звенело. Картинка, которую я видел перед собой, постоянно ‘плыла’.

В итоге, уже будучи не в силах терпеть эту нарастающую рывками боль, я прикорнул, скорчившись на земле в тени фургона.

Безучастно прислонившись спиной к колесу, сквозь ватные пробки в ушах я следил за допросом пленных, синхронно переводимым мне с общеимперского ланом Варушем. Как оказалось, мы уничтожили вовсе не банду разбойников, а самый, что ни на есть, законный пост сбора податей.

Самым главным, (и самым настораживающим, впрочем, тоже) оказался тот факт, что, обслуживаемая отрядом стражников местного помещика, владеющего этими землями от имени знатного харисея Бен Баруха, эта застава – всего лишь одна из многих, заполонивших все ответвления кримлийских дорог. А беспредел, творимый стражниками с позволения их помещика, заочно уже глубоко мною ненавидимого, оказывается, – всего лишь ‘законное взимание дорожной пошлины’. Наши же действия теперь котируются как ‘истинно разбой’, за который нам светит не что иное, как виселица.

Из зарослей ивняка, откуда перед боем к оборонявшимся выскочила подмога, медленно выбрел старик-крестьянин, осторожно неся на руках истерзанное тело опозоренной и хладнокровно зарезанной зарвавшимися ублюдками дочери. Его лицо было судорожно перекошено от горя, из закушенной губы по бороде текла струйка крови, но он, казалось вовсе не замечал ничего.