Барон в юбке - [46]

Решившийся, наконец, прервать это затянувшееся ожидание, исстрадавшийся Варуш ожидал Ле Грымма у дверей грохотавшей, звеневшей и выпускавшей изо всех щелей клубы дыма и пара, кузни. Как на зло, сегодня лан Ассил задерживался с окончанием работ: небо на востоке уже ощутимо серело, а на покрытых лесом вершинах гор, окружавших озеро с запада, уже вовсю плясали ярко-рыжие язычки разгорающегося утра. Уже совсем было отчаявшийся кого-либо дождаться, парень устало смежил веки и стал потихоньку клевать носом. Его голова, опущенная на упертую локтем в колено, руку, клонилась все ниже и ниже, фигура, сидящая на пеньке, все сильнее и сильнее перекашивалась в сторону, и, если бы не грохот распахнутой ударом ноги двери, в конце концов, он просто свалился бы на землю.

Мгновенно вскочивший, сонный мокролясец испуганно вытаращился на вышедшее из кузни чудовище. На него шагал одетый в совершенно немыслимую броню, воин. По плечам и торсу его струился необычный пластинчатый доспех, собранный из переплетенных внахлест друг с другом мелкими проволочными кольцами, тонких, в палец шириной, пластин. Ноги и руки воина закрывали проклепанные между слоев толстой кожи стальными пластинами, наручи и поножи; колени и локти – ажурные, неведомо каким образом свободно движущиеся относительно друг друга, нигде не открывая ногу при шаге, пластинчатые накладки. На его боках, в стороны, торчали тонкие, обвитые кожаным шнурком, рукояти кривых мечей, заткнутых за опоясывающий талию кушак, а голову прикрывал чудной остроконечный шлем с опущенной на нос полуличиной. Шею закрывала изготовленная из тех же переплетенных пластинок, широкая бармица, а лицо, ниже стального носа – и вовсе нигде не виданное, гнущееся, словно ткань, стальное кружево.

Легким, практически ничем не стесненным шагом, говорившем о небывалой легкости и практичности этого невиданного доспеха, подойдя к ошарашено хлопающему глазами мокролясцу, воин стянул с головы шлем, тряхнув слипшимися от пота волосами.

На Варуша задорно блеснули сплошь покрытые красной сеткой лопнувших от напряжения сосудов, но необыкновенно довольные, глаза Ассила Ле Грымма.

– Ну что, дружище, теперь сутки на сборы, и – в путь.

Варуш, раскрывший было рот, чтобы высказать наболевшее, почувствовал, как его лицо заливает яркая краска. Ассил же, кивнув подошедшему с сыновьями Црнаву, как ни в чем не бывало, в своей обычной шутливой манере продолжал:

– Шороху я тут, по мере возможности за такое короткое время, навел: стену скоро закончат – ее и с парой тысяч войска просто так не взять, ребят немного поднатаскал – в случае чего, Црнав со своими бойцами приглядит. Так что, думаю – месяцок мои подопечные без меня как нибудь протянут. И уже серьезно:

– Ну, так как, Варуш: за месяц – туда-назад, обернемся?

Варуш ничего ему не ответил – он просто стоял, сгорая от стыда, и единственным его желанием, на данный момент, было просто провалиться сквозь землю…

Часть вторая.

Леди – паладин.

Позднее утро в западных отрогах Чертовых Шеломов.

Прогревшаяся за лето роща жадно ловит уже начинающими желтеть пластинками резных листьев последние теплые лучики еще по-летнему яркого, но уже совсем не жаркого солнца.

Их пока еще много, лучиков. Пронзая собой не особо густые здесь кроны, многократно отражаясь от масляно блестящей листвы и преломляясь, они, со своими, пробившимися к земле без помех, братьями, организовывают внизу, у корней, феерическую пляску световых пятен и теней. По панически отступающим остаткам клубящегося утреннего тумана, уже сильно поредевшим и сохранившим свою форму лишь во влажных, росяных низинках, скользят ярко-желтые световые плети. Они безжалостно стегают вяло шевелящиеся, словно пальцы восставшего из могилы мертвеца, туманные щупальца, рассекая их в клочья.

Не в силах сопротивляться, промозглый туман отступает.

Слегка обсохнув от холодной утренней росы на уже начинающем прогреваться в утренних лучах куске вулканического туфа, заводит свою запоздалую любовную серенаду крупный сверчок.

Мелодичный треск в утренней тишине разносится далеко над рощей, порождая вдали ответное эхо.

Посвящая песнь неведомой своей возлюбленной от всех своих пяти сердчишек, тонкой цепочкой протянувшейся вдоль хитиновых сегментов внутри его распухшего от содержимого половых желез брюшка, в упоении своего скрипа, певец вовсе не замечает тихого шуршания прелой прошлогодней листвы где-то внизу.

Какое дело барду до ползающей далеко внизу земной бренности?

Но жизнь сурова к бардам, особенно, если бард – членистоногий.

Из умело набитой в расщелинку под импровизированной сценой шестиногого ‘Паваротти’ травяной колыбельки, высовывается заспанная, остроносая мордочка с казалось, от рождения застывшей на ней печатью неистребимых хитрости и лени.

Короткий взблеск черных глазенок-бусинок, молниеносный рывок цепких лапок – и вот уже вместо самозабвенной песни сверчка слышен лишь хруст мощной брони, попавшей в тиски острых белоснежных зубок…

Быстро, со знанием дела вскрыв панцирь бьющейся жертвы, молодой самец ежа-полоскуна хирургическим движением челюстей перекусил спинной нервный узел.