Барон в юбке - [41]

– Скоро наша деревня, господин, во-он за той горой, видите? Он ткнул пальцем в видневшуюся в просвет между густых ветвей двух вековых дубов высокую скалу, венчавшую густо покрытую лесом гору.

– Сивоха говорит, что уже запах дыма слыхать, а нюх у него – воистину песий. Можно, мы с ним вперед побежим, предупредим о вашем приходе старосту?

Ле Грымм уже собирался было благосклонно кивнуть, как вдруг его взгляд уперся в причудливо искривившийся остов старого дерева, с которого уже давно осыпалась кора. Медленно поведя взгляд вдоль тропы, он пару раз оглянулся на окружавшие тропу стволы, после чего, неуверенным шагом подошел к отвлекшей его коряге.

Рассеянно проведя рукой по рассохшейся древесине, он глухо пробормотал:

– Ну, да: если так, без коры и листьев – то самое место…

Обернувшись к спутникам, он отрывисто бросил:

– Ждите меня здесь, я скоро, – и скрылся в лесной чаще.

Стоит ли говорить, что все дружно, позабыв о возможных опасностях, ломанулись за ним.

… Ассил, словно влекомый невидимой нитью, несся сквозь чащу, как стрела, выпущенная из лука, далеко позади с шумом и треском ломаемых веток продирались его спутники. Первым замершего столбом на краю широкой поляны господина настиг запыхавшийся Онохарко. Чуть не уткнувшись в ходившую ходуном спину, он с трудом остановился на ладонь позади своей странной хозяйки, так умело выдающей себя за мужчину. Лишь пару мгновений спустя его ноздрей достиг сладковатый смрад начавших разлагаться на солнце трупов.

Увидев открывшуюся его глазам картину, парень побледнел, посмотрел на окаменевшее лицо сцепившего зубы хозяина – госпожи, лишь игравшие желваки на щеках которой выдавали ее мнение относительно этого зрелища, и, не выдержав, согнулся в приступе рвоты.

Варуш, достигший дыры в густом подлеске третьим, лишь бросив один взгляд из-за плеча позеленевшего, но сдержавшего рвоту Сивохи, метнулся обратно, навстречу спешащим изо всех сил девушкам, дабы остановить их, не дав им с девочками приблизиться к просвету в кустах.

Кусты окружали место столь ужасной бойни, что молодому мокролясцу даже не доводилось и слышать о таких. Оставив подошедших на ватных ногах лесовиков вместе с сипло пытающимся отдышаться, после пробежки с упирающимся камалем в поводу, стариком, оберегать спутниц, Варуш, выхватив из-за плеча клинок, кинулся следом за скрывшимся в кустах Ле Грыммом.

Скривив лицо, мокролясец, сжимая в запотевшей от волнения ладони выскальзывающую рукоять бесполезного тут меча, шокировано осматривал размозженные в кровавую кашу трупы, время от времени бросая косые взгляды на бродившего с абсолютно спокойным лицом в поисках чего-то, лишь одному ему ведомого, лана Ассила.

– И чем же это, интересно, можно было нанести такие раны? – Пытаясь не дышать носом, промямлил юноша.

– Очень тупым, очень тяжелым и очень большим предметом, я полагаю – мрачно схохмил Ле Грымм, комментируя произошедшее и медленно направляясь к дальнему краю поля битвы.

– Таким, наверное, как вот этот ‘демократизатор’, – он качнул носком сапога внушительных размеров окровавленную дубину с вставленными в ударную часть многочисленными клыками лесного вепря,

– А это – его голос печально дрогнул, – похоже – местный блюститель порядка – быть может, тот самый Гримли-Молчун, если не ошибаюсь…

Варуша давно поражала та смесь бесшабашности, черного юмора и цинизма, находившая на их спутника в наиболее трудные моменты пути, но, когда тот склонился над поверженным великаном, укутанным в щедро орошенную своей и вражьей кровью, шкуру бьорха, его лицо выражало лишь глубокую скорбь и печаль:

– Кем бы ты ни был, ты был славным воином, витязь, спи спокойно… – тихо прошептал Ле Грымм.

– Лан Варуш! – позвал он бродившего среди поверженных гуллей парня – похоже, для нас тут есть работа – мы должны отдать последний долг этому человеку. Как у вас хоронят рурихмов?

От его оклика зашевелился край бьорховой шкуры, сбившейся небольшим горбом у плеча мертвого воина, и из-под него выглянула светлая головка ребенка.

Это была девочка, до того незаметно лежавшая под шкурой, тесно прижавшись к широченной груди мертвого великана, и, видимо, спавшая. Теперь она, вот-вот грозя сорваться в крик, испуганно таращила на разбудившего ее чужака заспанные глазенки.

Посеревший Ле Грымм, метнувшись к ней, схватил девочку за плечи, и вопросительно-требовательно выкрикнул, сорвавшись на хрип:

– Лика?!

Девочка испуганно замотала головой:

– Ва-а… Ва-андзя… По перепачканным щекам брызнули слезы.

Лан Ассил как-то сразу обмяк, и, отпустив девочку, нечаянно задел рукой приклеенную к груди Молчуна сгустком запекшейся крови скомканную тряпку, оторвав ее от раны. Из горла ‘мертвеца’ вырвался сиплый стон, а из зияющей в груди дыры медленной струйкой засочилась сукровица.

Оба товарища – и Ле Грымм и Спыхальский, не сговариваясь, метнулись к раненому, чуть не столкнувшись над ним лбами.

Ассил оторвал и раскроил на корпию кружевной рукав своей последней рубахи, а Варуш располосовал на повязку свой плащ.

Кое как, перевязав сквозную дыру в груди великана, даже сейчас, по прошествии как минимум суток (судя по изрядно воняющим трупам) со времени боя, изрядно сочащуюся кровью, друзья с огромным трудом перекатили его грузное тело на расстеленную по земле шкуру. Волоком, под громкий рев размазывавшей по щекам слезы, непонятно как и откуда взявшейся посреди этого всего девочки, раненого лесовика выволокли с поляны.