Барон Унгерн. Даурский крестоносец или буддист с мечом - [118]

Историк Е. А. Белов так прокомментировал вмешательство Ленина в определение судьбы барона Унгерна: «17 января В ЦИК и Совет народных комиссаров приняли постановление об отмене смертной казни в отношении врагов советской власти. Видимо, Ленин не хотел, чтобы «публичный суд» воспользовался этим постановлением и оставил Унгерна в живых». Отметим только, что никакие «постановления ВЦИК и СНК об отмене смертной казни» не помешали большевикам в декабре — январе 1920/21 годов хладнокровно вырезать в Крыму несколько десятков тысяч белых офицеров, сложивших оружие и принявших решение отказаться от борьбы с советской властью. И все-таки в данном случае Ильич решил подстраховаться.

Заседание революционного трибунала по делу Р. Ф. Унгерн-Штернберга открылось в 12 часов дня 15 сентября 1921 года в помещении новониколаевского театра «Сосновка». Коллегию трибунала возглавлял председатель Сибирского отдела Верховного трибунала при ВЦИК Опарин. В состав коллегии вошли командир красных сибирских партизан А. Д. Кравченко, а также Габишев, Гуляев, Кудрявцев. О представителе обвинения большевике Губельмане, спрятавшемся за псевдоним Емельян Ярославский, мы уже писали. Чтобы придать «революционному правосудию» видимость законности, Унгерну был назначен защитник — бывший присяжный поверенный Боголюбов. Процесс над Унгерном объявили открытым, и его довольно подробно (разумеется, в рамках советской цензуры) освещала местная газета «Советская Сибирь».

С целью усиления «солидности обвинения» принялись фабриковать документы, подтасовывать факты, пока еще большевики не до конца набили себе руку в таком ответственном деле — настоящее мастерство придет позднее! — вытянули «дело Мясоедова» (акцентировать на нем внимание «революционное правосудие» не решилось — поднимать вопрос о «немецких шпионах» в то время было небезопасно, далеко не все еще успели забыть, что именно с помощью немцев большевики объявились в России и пришли к власти), придумывали «перемалывание трупов в мельничных жерновах» (хорошо хоть не переработку трупов на мыло!), «связь с японскими империалистами».

Коммунистическая власть разыгрывала патриотическую карту уже в самом начале Гражданской войны. Марксистский лозунг «У пролетариев нет отечества» был заменен на «Социалистическое Отечество в опасности!» Белых клеймили как наемников иностранного капитала, воюющих против русских рабочих и крестьян. Особенно много псевдорусской патриотической демагогии было использовано в войне с «белополяками» в 1920 году. На эту удочку попались и многие царские офицеры, начиная с известного генерала Брусилова, который и сам составлял подобные же призывы к русским офицерам в пользу большевиков, патриотические по форме и провокационные по сути. Обращение к идее русского патриотизма оказалось выигрышным и привлекло к красным немало обманутых людей. Патриотическая «великорусская» демагогия была использована и обвинителем Унгерна — Ем. Ярославским. Впоследствии зарекомендовавший себя одним из самых активных погромщиков христианства, врагом православной церкви, «воинствующий безбожник» Ярославский в своей обвинительной речи лицемерно обличал предков Унгерна — рыцарей-крестоносцев — за разграбление православных святынь Византии. Ярославский поносит прибалтийских баронов с «патриотических» великорусских позиций: «Прибалтийские бароны, которые в буквальном смысле, как паразиты, насели на тело России и в течение нескольких веков эту Россию сосали». В своей речи он изображает барона Унгерна морально разложившимся типом, который «постоянно пьет», «роняет честь офицерского мундира», который «привык бить людей по лицу, потому что он — барон Унгерн, и это положение позволяло бить ему по лицу подчиненных, тех самых крестьян, которые не имеют права принимать участия в государственных делах…» Рисуя мрачный и страшный образ барона, обвинитель врал по мелочам — рукоприкладство Унгерн применял исключительно по отношению к офицерам, которые, с его точки зрения, не исполняли должным образом свой воинский долг. «Тех самых крестьян», казаков, простых солдат, о которых на словах так пекся Ярославский, Унгерн никогда не бил и другим офицерам бить не позволял. Нет смысла перечислять все страшные обвинения в адрес Унгерна, которыми изукрасил свою речь Ярославский. Они благополучно перекочевали из 1920-х годов в современную историческую и художественную литературу, посвященную Унгерну, на страницы газет, журналов, на многие интернетовские сайты.

В своей речи Ярославский определил Унгерна как «религиозного человека», причем религиозного «не только формально, а на самом деле…» Это было, пожалуй, едва ли не единственным справедливым утверждением, прозвучавшим в речи обвинителя. Речь защитника Боголюбова фактически ничего не решала — она представляла лишь необходимую в данном случае формальность. В концовке своего выступления защитник солидаризировался с обвинителем: «Каков же должен быть ваш приговор? Конечно, здесь не может быть вопроса:… обвинительная речь прямо и твердо указала, какой должен быть приговор» (Хорош «защитник»! —