Барон на дереве - [52]

Я заметил, что за мелкими услугами она предпочитала обращаться к Козимо, а не ко мне.

— Козимо, дай мне шаль.

И брат самодельным гарпуном отыскивал среди валявшихся в кресле вещей шаль и протягивал ее матери.

— Вот, матушка.

— Спасибо, сынок.

Она говорила так, словно он был рядом, но избегала просить то, чего он не мог сделать, не слезая с дерева. В этих случаях она обращалась только ко мне или к служанкам.

Ночью матушка никак не могла уснуть. Козимо остался на всю ночь присматривать за ней, повесив на ветку светильник, чтобы больной было видно его даже в темноте.

По утрам удушье особенно жестоко терзало мать. Единственное, чем можно было облегчить ее страдания, — это хоть как-то развлечь ее; и Козимо играл на свирели незатейливые песенки, подражал пению птиц, ловил бабочек и впускал их в комнату либо развешивал гирлянды из цветов глицинии.

Был яркий солнечный день. Козимо с дерева стал выдувать из трубочки мыльные пузыри, загоняя их в комнату, прямо к постели больной. Матушка смотрела на плывущие по воздуху и заполонившие комнату радужные шарики и говорила:

— Ну что это вы затеяли?!

Словно вернулись времена детства, когда все наши игры вызывали ее неодобрение, ибо казались ей слишком ребяческими и несерьезными. Но сейчас, быть может впервые, ей была приятна эта игра. Мыльные пузыри подлетали к самому ее лицу и лопались от ее дыхания, а она улыбалась. Один подобрался к самым ее губам и остался целым. Мы склонились над кроватью. Козимо выронил трубочку. Матушка была мертва.

На смену скорби рано или поздно приходит радость—таков закон жизни. Спустя год после смерти матери я обручился с молоденькой девушкой, дочерью дворянина из соседнего поместья. Моя невеста не сразу примирилась с перспективой поселиться в Омброзе — она боялась брата. Мысль о том, что там живет человек, способный затаиться в листве, следить через окно за каждым вашим движением и появиться внезапно, когда вы меньше всего этого ждете, наполняла ее ужасом еще и потому, что она никогда не видела Козимо и представляла его себе самым настоящим дикарем. Чтобы развеять ее страхи, я устроил праздничный обед на свежем воздухе, под деревьями, пригласив на него и Козимо. Козимо ел над нами, сидя на буке и пристроив блюда на особой полочке, и должен сказать, что брат, хотя и давным-давно не бывал на званых обедах, вел себя безупречно. Моя невеста немного успокоилась, увидев, что брат, хоть и живет на деревьях, в остальном ничем не отличается от других людей. Но инстинктивного недоверия к нему она так и не смогла преодолеть.

Даже когда мы обвенчались и поселились на вилле Омброза, она всячески избегала не только разговоров с деверем, но и встреч с ним, хотя он, бедняга, часто дарил ей букеты цветов и ценные меха убитых зверей. Когда же у нас родились и стали подрастать дети, она вбила себе в голову, что само соседство Козимо может оказать на них дурное влияние. Она успокоилась только после того, как мы восстановили наш родовой замок Рондо, давным-давно пришедший в запустение, и стали, чтобы избавить детей от дурного примера, проводить больше времени там, нежели в Омброзе.

Козимо наконец-то стал замечать, что время летит, особенно когда глядел на Оттимо-Массимо, который начал стареть и уже больше не бросался вслед за стаей гончих, преследовавших лису, не пытался завести немыслимую любовную интригу с овчарками или догами. Целыми днями он лежал, словно ради того, чтобы приподнять брюхо от земли на столь крохотное расстояние, не стоило утруждать лапы. Растянувшись во всю длину под деревом, на котором сидел Козимо, пес подымал усталый взгляд на хозяина и тихонько помахивал хвостом. Козимо испытывал постоянное неудовлетворение. Быстротечность времени вызывала у него смутную досаду на то, что жизнь проходит в бесцельных скитаниях по деревьям крохотной Омброзы. Ни книги, ни охота, ни мимолетная любовь — ничто не доставляло ему теперь полной радости. Он сам не знал, чего хочет; охваченный слепой яростью, он молниеносно взбирался на верхушку самых нежных и тонких деревьев, словно ища другие деревья, растущие на вершине первых, чтобы взобраться и на них.

Однажды Оттимо-Массимо повел себя как-то странно. Казалось, он учуял весенний ветерок. Он поднимал морду, нюхал воздух и снова опускал ее на лапы. Дважды он подымался и снова укладывался под деревом. Внезапно он вскочил и побежал. Теперь он бежал медленно, с трудом и то и дело останавливался, переводя дыхание. Козимо следовал за ним по ветвям.

Огтимо-Массимо свернул на лесную дорогу. Как видно, он отлично знал, куда держит путь; время от времени останавливался, мочился и, высунув от усталости язык, отдыхал, поглядывая на хозяина, но вскоре решительно устремлялся дальше. Теперь он уже забрался в малознакомые, вернее, совсем неизвестные Козимо места, примыкавшие к охотничьему заповеднику герцога Толемаико. Герцог был дряхлый старик и Бог весть с каких пор не ходил на охоту, но в заповедник ни один браконьер не смел сунуть носа, ибо его охраняло множество бдительных сторожей, и Козимо, уже успевший познакомиться с ними, предпочитал держаться подальше от этих мест. Сейчас Оттимо-Массимо и Козимо углублялись в заповедник герцога Толемаико, но ни собака, ни ее хозяин не собирались выкуривать из нор драгоценную дичь. Такса бежала по лесу, следуя какому-то таинственному призыву, а Козимо, сгоравшему от любопытства, не терпелось узнать, куда это устремилась собака.