Барон и рыбы - [82]
— Сударыня!.. В наше-то время! — запротестовал барон.
— А не вы ли с восторгом подхватили шутливое предположение д-ра Айбеля? Я думаю, что вы с Пепи и вправду угодили в зверинец маленьких певчих Нептуна. Естественно, это должно было плохо кончиться. Бесспорно, выглядит несчастным случаем или человеческой слабостью, но вы и отдаленно не представляете себе, чего только не происходит изо дня в день под скромным обличьем необходимости! Теперь дело за нами, мы должны обратить завещание Пепи на благо человечеству. Ни в коем случае нельзя доверить его произволу непосвященных, они сделают из этой музыки сфер попурри>{140} в испанском духе.
— Стало быть, вы сами?..
— К сожалению, столкнувшись с первыми серьезными трудностями, я оставила занятия пифагорейской наукой>{141}. Эти головоломные математические фокусы — неподходящее занятие для женщины. Но мне знакомы трое господ, что уже много лет усердно занимаются подобными вещами. Они живут в романтическом замке в дивной местности, до которой день пути от Пантикозы. Как только вы поправитесь, мы могли бы совершить небольшую прогулку в этом направлении.
Пока они таким образом беседовали, Теано с Симоном бродили близ лачуги. Посетители, крутившиеся вокруг высокородного выздоравливающего, часто вовлекали их в дурацкие игры, причем Кофлер де Рапп старался поцеловать стойко защищавшуюся Теано, а близняшки Бларенберг и другие озабоченные дамочки гонялись за благодушествующим Симоном. На случай таких преследований Симон и Теано назначили местом встречи огромный дуб на противоположном склоне холма и стали мастерами незаметного исчезновения. Тот, кто приходил к дубу первым, забирался по достигавшим земли толстым обломленным сучьям в шелестящую крону. Можно было не опасаться, что кто-нибудь последует за ними: заросли вокруг могучего дуба были густыми, как джунгли, в них всегда можно было на несколько метров оторваться от преследователей и переждать, укрывшись за кустом, меж гигантских корней или в расщелине скалы, пока опасность не минует. Даже если кому-нибудь и удалось бы добраться до дуба и продраться сквозь частокол сучьев, снизу не было видно ничего, кроме огромного гнезда из веток, ползучих плетей, сена и мха, в которых время от времени что-то шуршало.
Лежа рядом с Теано на мягком душистом ложе и глядя в голубое небо, Симон часто вспоминал письмо родителей. У него так и чесался язык заговорить о нем с Теано, и он ласково гладил ее обращенное к солнцу лицо, а она открывала глаза и глядела на него, спрашивая, о чем он задумался. Он выдумывал отговорки, говорил, что думает о Пепи, о бароне или сравнивал возлюбленную с любимыми картинами. Она не верила, поскольку тоже любила его в эти часы, и мрачные пророчества Саломе Сампротти казались ему совершенно неправдоподобными. Старуха сама говорит, что ничего не понимает в любви, только слышала из вторых да третьих уст. Но он не мог не замечать, что его рука лежит в ее руке, как нечто постороннее. Он размышлял, чтó случится, если ему вздумается сейчас полететь, поднявшись над деревьями и холмами, к молочно-белой луне, висевшей на востоке, как круглое облачко. Ему было больно, что он настолько всему чужд, совсем не такой, как все люди, а может статься, и вообще не человек. Ему стало совершенно безразлично, как Теано будет выглядеть у плиты или с ребенком на руках. Да пусть хоть картошку в золе печет, а детенышей кормит, как кошка котят: огнедышащие кратеры и глыбы льда манили его сильнее, чем бескрайний английский газон, на котором в лучшем случае найдешь беседку из жимолости. И опять все не так. Они — брат и сестра, но принадлежат различным стихиям. Он — воздуху, она — огню. Их разделяют не тела, слившиеся на миг, чтобы зачать новую жизнь, а яростная схватка взаимоисключающих стихий: ветер раздувает пламя, пока не погибнут оба. Она — неподходящая невеста для ветра.
— Ты что, Симон? — спросила Теано.
— Тише! Барон и тетка как раз говорят о нас. Барон вне себя.
— Мне никогда бы не пришло в голову следить за ними, но больного занимают лишь собственные болячки, до других ему дела нет. Так вы думаете, что Теано и Симон?..
— Да, по крайней мере — пока, — подтвердила г-жа Сампротти.
— Какой позор! — разразился барон. — Какое злоупотребление вашим гостеприимством — в вашем доме! Что этот молокосос о себе воображает? Ну, я ему задам!
— Смирите ваш гнев до более подходящего времени, — увещевала его Саломе Сампротти. — Отнеситесь к случившемуся как ученый и не придавайте ему особого значения. Если здесь вообще уместно говорить о вине, то она лежит поровну и на них, и на нас. По крайней мере, за благонравие Теано ответственность несу я. Но у естества — свои права, и о них юристам случается замечтаться даже чаще, чем философам. Наездница Нина де Серф…
— Сударыня! — От смущения барон даже заворочался. — Вы — поистине величайшая ясновидящая всех времен. Ни слова больше!
Когда наконец барону было позволено вернуться домой, это стало в светской жизни событием номер один. Врач, которому принадлежало решающее слово, весьма предусмотрительно позволил новости просочиться сквозь фильтр врачебной тайны, был немедленно понят, и Пантикоза тут же занялась лихорадочными приготовлениями.
