Барон и рыбы - [63]

— Где письмо?

— Вот, на полу. Я эти чертовы каракули сейчас в печку… — Теано подняла и смяла письмо.

— Оставь! — Симон вскочил и выхватил письмо у нее из рук. Теано смотрела, как он заботливо расправляет скомканный листок и разглаживает его на наклонной доске пюпитра, прежде чем спрятать в бумажник. Она забилась за маленький столик у окна, поскольку некоторое время была совершенно уверена, что Симон сошел с ума. Но теперь он снова вел себя как нормальный человек.

— Я уверена: тебе стало дурно из-за этой вонючей бумажонки. Пусть-ка этим займется тетя Саломе, уж она выяснит, что это за адский смрад.

— Я его тебе дам, если ты обещаешь вернуть.

Теано обещала и осторожно ухватила письмо за уголок. Шероховатая пожелтевшая бумага, старинные коричневые чернила. А на белоснежном конверте чернила, наоборот, свежие, бирюзовые, да и сам конверт новешенек, только что куплен в ближайшей писчебумажной лавке. Теано старалась не подносить его к носу. И вообще хотела отделаться от него как можно скорее.

***

Симон проснулся сразу после полуночи. Пошарил правой рукой по постели и тут только сообразил, что в этот раз лег спать один. Почувствовал приятную легкость и пустоту. Казалось, что воздух свободно проходит между ребер, а кожа отваливается, как сухая кора. Мозг словно колотил по лбу дубиной, а на переносице вырос тупой рог величиной с горошину. А может, это только казалось. Ночной ветер, веявший в полуоткрытое окно, тек в легкие, как прозрачная вода, а пальцы невероятно удлинились и скользили по мебели, шторам, холодному стеклу зеркала, пробегали по гладким белым стенам, барабанили по грубому холсту портрета и блуждали по завиткам резной рамы. Как тоненькие корешки, они пронизали всю комнату. Живот привинтили к позвоночнику, а кости таза лежали на матрасе как раскрытый перевернутый зонт, пальцы же ног стали совсем чужими и были где-то далеко, вместе с ногами они проросли сквозь кровать и стену наружу и тянулись к луне наподобие тонких прозрачных сосисок. Сердце гремело, как гонг в китайском ресторане, а во рту — металлический привкус, как от дешевых консервов. Грипп! Да нет, какой грипп? Симон чувствовал, что в нем образовалось второе, тонкое, прозрачное тело, заточенное в первом, как мумия в пеленах и пестро раскрашенном саркофаге. Но скоро он постиг, что этим вторым телом и был он сам, непостижимо сжавшийся, так что между ним и саркофагом образовалось пустое пространство, в котором он парил, задевая оболочку, сквозь поры которой текла ночь, а другое тело, тело в собственном смысле слова, фосфорически засветилось, словно наполнившись тысячами светлячков. Конечно, довольно равнодушно думал Симон, это снова припадок, просто припадок — и все, нужно просто не терять контроль над чувствами и сознанием и оседлать то черное, на чем скачут во сне, чтобы оно не сбросило меня и я не остался лежать где-нибудь, откуда не смогу вернуться. Хотелось бы только знать, уж не идиотский ли вопрос хорошенькой кузины тому причиной. Ну, окажись она сейчас тут, уж я бы ей задал. Прежде всего как следует выдрал бы, у нее, должно быть, очаровательная попка. Но прежде хотелось бы наконец выяснить, откуда эти припадки? Уж не на них ли намекала вдовица Маккилли, и этот тип в Вене, мы еще встретили его той ночью? Тьфу ты, все одно к одному!

Он обрадовался, когда Теано неожиданно распахнула третьего сына, и свет ее свечи положил конец видениям. Она кинула на кровать халат на меху, рождественский подарок тетки, беспокоившейся, как бы крошка-племянница не простыла во время ежевечерних и утренних путешествий, и кинулась ему в объятья, сомкнувшиеся вокруг теплого тела вполне по-человечески, без всяких там щупалец и корней.

— Мне было не уснуть, — прошептала она. — Тетя из-за письма совершенно вышла из себя. Она говорит, это неслыханная наглость, никогда в жизни она не видела такой провокации. Мне кажется, она знает этих людей, но не хочет о них говорить, и просила передать, чтобы ты не вздумал спрашивать ее о них. И потом она назвала тебя…

Тут Теано захихикала, вспомнив шутку тети.

— Кем?

— …метафизическим пара-графом. — Теано дернула его за ухо. — Пара-граф ты мой!

— Фо-фо-фото-граф, — пробурчал он. — Не так уж оригинально, это пели еще в двадцатые годы. Письмо принесла?

— В кармане, — она села и достала письмо.

— Погасить свечу?

— Фу, ну и запах!

— Это чеснок. Она натерла его чесноком.

— Вот так всегда, когда даешь кому-нибудь письма, — вздохнул он.

— Погаси свечу.

***

За завтраком барон молча швырнул Симону газету «Пиренейский курьер» за прошлое воскресенье, сложенную как для битья мух.

— Надеюсь, вы приятно провели новогоднюю ночь, — буркнул он, пока ничего не понимающий Симон вертел газету.

— В постели, г-н барон, — отвечал Симон правдиво, но виновато. — Позвольте пожелать вам всего самого доброго.

— Благодарю, — коротко ответил барон. — Вы что, никогда газет не читаете? Все известные мне юристы читали.

Симон развернул газету.

— Вот, прямо на первой полосе! Прочтите вслух. Я все не могу наслушаться.

«К событиям в Австрии. Вена (от нашего собственного корреспондента). По сообщению нашего корреспондента из австрийской столицы, осенью этого года на склоне горы Леопольдсберг приземлились два шотландских воздушных шара, экипажи которых сообщили сначала, что следуют в Карпаты поохотиться на медведей».