Барон Багге - [15]

— Рано утром, — вскричал он, — мы выступим! Я хочу убедиться сам! Итак: в три часа мы выступаем. Отправиться мы можем и ночью, потому что вблизи нет никакого врага, по крайней мере, согласно вашим донесениям. Но когда наступит день, я его обнаружу!

— Надеюсь, — воскликнул я раздраженно, так как уже одно то, что он сломя голову намеревался ехать, повергло меня в отчаяние из-за Шарлотты. — Я надеюсь, ты не сомневаешься в правильности моего донесения!

— Мое дело, — вскричал он, — что я об этом думаю!.. Ты что, еще собираешься идти на бал?

— Конечно! — воскликнул я с горечью.

— Несмотря на твою усталость?

— Так точно! — вскричал я.

— Если ты, — закричал он в ответ, — увидишь Гамильтона и Мальтица, можешь им сразу сказать, что эскадрон должен быть готов к выступлению к трем часам!

И с этими словами он вырвал у меня карту, схватил свою шинель и немедленно покинул дом, по-видимому, чтобы сделать остальные распоряжения, если бы для этого еще нашлось время. Я мгновение смотрел ему вслед, потом с проклятием отвернулся: многие комнаты и залы, переходящие одна в другую, были заполнены людьми в масках. Видны были самые разнообразные карнавальные, костюмы, в основном исторические, преимущественно в стиле бидермайер, проще говоря, — обывательские, что я ненавижу, и, может быть, поэтому бал сразу произвел на меня неприятное впечатление, тем более что моему переутомлению и раздраженному состоянию духа он совсем не соответствовал. Костюмы эпохи ампир встречались реже, а в стиле барокко почти не попадались. Однако бросалось в глаза множество старых униформ, шитых золотом чиновничьих фраков прошлых времен, камергерских мундиров, гусарских доломанов и униформ вельмож, и, прежде всего, белых военных сюртуков старой армии. Но они выглядели уже совсем не белыми, а пожелтевшими, как если бы они уже были очень старыми, и вообще казалось, что эти люди достали платья своих родителей и прародителей из сундуков и надели их на себя. Фантастических костюмов, домино и экзотических одежд я вообще не заметил; даже предположил, что бал специально замаскировался под антиквариат. Везде лежали кучи конфетти и бумажных лент. Казалось, многие уже изрядно подвыпили, и музыка создавала оглушающий шум.

Я подумал, что мне придется искать Шарлотту, но она сразу подошла, заметив мою униформу. На ней было белое, удивительной свободы платье эпохи ампир. Оно было из почти прозрачного муслина, и он оставлял грудь открытой чуть ли не до розовых бутонов. В волосах у нее сверкало много дорогих украшений. Сложенный, украшенный смарагдами веер из слоновой кости висел у нее на руке. Длинные белые перчатки. На босых ногах — сандалии из золотой кожи. Она выглядела бледнее обычного, так сказать, от сбивающей с толку и очаровывающей бледности, и цвет ее лица побледнел еще больше, когда она посмотрела на меня.

— Что случилось? — спросила она.

Лишь теперь в зеркале я заметил, что все еще в шинели, с пристегнутым пистолетом, на мне шлем, и я держу в руке перчатки для верховой езды. Мои сапоги и спина заляпаны грязью и ошметками измызганного уличного снега. Я мгновение помедлил и сказал:

— Шарлотта…

— Ну? — пробормотала она. — Говори же!

— Мы выступаем, — сказал я, — уже сегодня ночью, в три.

И так как она не нашлась, что ответить, я добавил:

— Конечно, мы не обнаружили никакого противника, и теперь Землер хочет сам его поискать со всем эскадроном. Глупец. Но он выступает, и я…

— Войди же! — перебила она меня и нервно взяла за руку. — Здесь нельзя ни о чем говорить, здесь не слышишь собственных слов! И она за руку потащила меня с собой сквозь толпу масок. При этом она стала еще бледнее, и я видел, что ее губы дрожали. Кажется, она что-то хотела сказать, но что, я не смог понять. Нам пришлось протискиваться через много залов, пока мы не попали в помещение, где находилось сравнительно меньше народу.

— Ну? — наконец спросила она, опуская веер и падая на диван. — Что все это значит? Ты ведь только что вернулся! Почему вы теперь выступаете так внезапно — среди ночи? Разве потом не нашлось бы времени?

— Конечно бы нашлось! — воскликнул я. — Даже несколько дней, судя по ситуации. Но Землер считает, что он не может жить без этого проклятого врага!

— Да, — пробормотала она, опуская глаза, — так он думает. Все так говорят. Но это, может быть, и действительно так.

— Что может быть — так? Ведь нет никакого противника вокруг, по крайней мере, на пространстве, вверенном нам для разведки. Я тоже этого не понимаю, но ведь его же нет! Вместо того чтобы радоваться этому, он…

— Землер?

— Да, вместо того чтобы радоваться этому, он воображает, что враг где-то должен быть и что его следует найти. Глупец! Кажется, он стремится получить орден Марии Терезии или какую-нибудь другую награду, или он хочет стать штабным офицером, — откуда я знаю!

Она молчала, и из ее руки, словно она внезапно обессилела, выпал веер и соскользнул с края дивана на пол. Я наклонился, чтобы поднять веер. Падая, веер раскрылся, и я увидел, что на нем, между ажурной резьбой и верхним краем, где слоновая кость переходит в обрамление из пушистых лебединых перьев, написано золотыми буквами стихотворение. Оно начиналось словами: