Барнеби Радж - [34]

Но то было в давние времена, а теперь каждый луч Солнца проникал сюда, когда хотел, и говорил только простую, неприкрашенную и горькую правду. Даже эта лучшая комната «Майского Древа» являла собой лишь картину упадка прежнего величия и была слишком велика, чтобы казаться уютной. Некогда здесь шуршала роскошная ткань драпировок, шелестели шлейфы юных красавиц и сияние женских глаз затмевало огонь восковых свечей и блеск драгоценных украшений; здесь звучала музыка, нежные голоса, легкие девичьи шаги, наполняя радостью нарядную комнату. Но все миновало, ушла и радость. То не был больше семейный дом, не рождались здесь и не росли дети, домашний очаг стал наемным, он продавался как настоящая куртизанка. Умрете ли вы, будете ли сидеть у камелька и потом покинете его, — дому до этого не было дела, дом ни по ком не скучал, никого не любил, и для всех одинаково были у него наготове тепло и улыбки. Да сохранит бог сердце человека от таких перемен, какие происходят со старым домом, когда он становится гостиницей.

В этой холодной пустыне не заметно было ни малейших попыток как-нибудь украсить ее, только перед большим камином были расставлены на квадрате ковра не сколько столиков и стульев, и этот оазис был отгорожен ветхой ширмой, разрисованной какими-то уродливыми, ухмыляющимися рожами.

Старый Джон собственноручно разжег сложенные в камине дрова и удалился для важного совещания с кухаркой насчет обеда для гостя. А гость, не ожидая тепла от еще не разгоревшихся дров, открыл окно в дальнем углу и пробовал погреться на бледном и холодном мартовском солнце.

Время от времени он подходил к камину, чтобы поправить трещавшие поленья, или прохаживался из угла в угол, слушая гулкое эхо своих шагов. Когда же огонь хорошо разгорелся, он закрыл окно и, выбрав кресло поудобнее, передвинул его в самый теплый угол у камина. Усевшись здесь, он кликнул старого Джона.

— Сэр? — сказал Джон.

Гость попросил подать ему чернил, перо и бумагу. На высокой каминной полке нашелся старый, запыленный письменный прибор. Поставив его перед гостем, Джон пошел было к двери, но тот знаком вернул его.

— Здесь неподалеку есть усадьба, — промолвил он, написав несколько строк, — которая, если не ошибаюсь, называется Уоррен. Он произнес это тоном человека, который знает все, а спрашивает только для проформы, поэтому Джон удовольствовался тем, что кивнул головой и кашлянул в руну, вынув ее для этого из кармана, а затем сунул ее обратно.

— Эту записку, — сказал приезжий, пробежав глазами написанное и складывая листок, — нужно доставить туда как можно скорее и принести ответ. Найдется у вас кого послать? Джон с минуту соображал, потом ответил, что найдется. — Так пришлите его ко мне. Джон смутился. Так как Джо был в городе, а Хью чистил гнедого, он рассчитывал послать с этим поручением Барнеби, который только что забрел в «Майское Древо» после одной из своих прогулок. Дурачок готов идти куда угодно, если уверить его, что ему поручается важное и ответственное дело. Но как быть теперь?

— Видите ли, сэр, — начал Джон после долгого молчания, — тот, кого я хочу послать, сбегает проворнее всякого другого, но он вроде как не в своем уме, это у него от рождения, сэр. На ногу он скор и надежнее самой почты, а столковаться с ним, сэр, трудненько — голова не в порядке.

— Вы говорите об этом — как его — Барнеби? спросил джентльмен, подняв глаза и всматриваясь в мясистое лицо Джона.

— Да, да. — Физиономия Джона выразила крайнее удивление.

— Как он здесь очутился? — откинувшись на спинку кресла, продолжал спрашивать гость все тем же неизменно ровным и любезным тоном и с той же приветливой улыбкой, никогда не покидавшей его липа. — Вчера вечером я видел его в Лондоне.

— Он всегда так: сегодня — здесь, завтра — там, отвечал Джон, по обыкновению не сразу, а подождав, когда вопрос дойдет до его сознания. — Иногда шагает, как люди, иногда бегом бежит. Его на наших дорогах все знают, — ну и подвезут кто на телеге или в повозке, кто подсадит сзади к себе на седло. Он ходит и в самые темные ночи, ему дождь и ветер, снег и град — все нипочем.

— И часто он бывает в этом Уоррене? — небрежно спросил гость. — Вчера его мать, помнится, говорила мне что-то об этом, но я не очень-то прислушивался к словам доброй женщины.

— Так точно, сэр, он там частый гость. Его отец, сэр, был убит в этом доме.

— Да, да, слышал, — отозвался гость все с той же милой улыбкой, доставая из кармана золотую зубочистку. — Очень неприятно для семьи.

— Очень, — подтвердил Джон с некоторым замешательством. Его, кажется, осенила смутная догадка, что слишком уж легким тоном гость говорит о столь трагическом событии.

— После убийства, — продолжал между тем этот джентльмен, словно рассуждая сам с собой, — обстановка в доме бывает, должно быть, очень тяжелая… Суматоха, ни минуты покоя… все мысли и разговоры вертятся вокруг одного и того же… Люди бегают вверх и вниз по лестнице, уходят, приходят — невыносимо! Не пожелаю этакой беды ни одному из тех, к кому я хоть сколько-нибудь расположен. Право, это может испортить жизнь человеку… Вы хотели что-то сказать, мой друг? — добавил он, обращаясь к Джону.