Барнаульский натариз - [12]

Бонч(хмурясь): Механика описана, положим, верно. Но как объяснить, что спектаклем распутинским упивается сплошь образованная публика, самые европеизированные слои. Более того – аристократия. Вплоть до великих князей.

Ленин азартно потирает руки. Видно, что спор с Бончем ему доставляет большое удовольствие.

Ленин: Худший из рабов, как известно, лакей – тот что, оставаясь рабом, живет господской жизнью. А в условиях самодержавия, единственный бесспорный господин – царь, так что… (возвращаясь к газете) Хорош, а? Как он вам показался, так сказать, в натуральном виде? Что говорил? Точно не из хлыстов?

Бонч(морщится): "Хлыст" – это ругательство, которым чиновники господствующего исповедания называют всякое самобытное явление в духовной жизни народа. А ведь там богатства необыкновенные! Я полжизни этим занимаюсь, и должен вам сказать…

Покосился на Ленина – тот его не слушает.

(неуверенно) Ну, в общем, когда думцы предложили мне встретиться с Распутиным и дать свое заключение, я сразу поставил условием…

Ленин(перебивает): То есть, в узком смысле, наш замечательный "старец" не "хлыст". А в широком?

Бонч(пожимает плечами): Распутин в чем-то явление типическое. А в чем-то – совершенно уникальное. На Руси много таких самодеятельных богоискателей…

Ленин(перебивает): Ну и в чем уникальность?

Бонч: Этот, похоже, нашел.

Ленин(безразлично): Да? Может быть… (снова любуется фотографией в газете) Прикрутят теперь Николашке рога (смеется). Хорошо б еще войну с немцами…

Бонч(поморщившись): Никак не могу привыкнуть к вашим остротам на манер Мефистофеля… (задумчиво) Ну, положим, вы правы. Русские – мстительные свиньи на краю обрыва. Россия – бессмысленный массив худой, необлагороженной земли. Какой прок тогда в освобождении труда, рабочем движении, марксизме, наконец, применительно к российским реалиям?

Ленин(горячо): Не марксизм для России, а Россия для марксизма! У нас ведь революция не по Марксу пойдет, нет. По Достоевскому. И вот тогда эта страна сыграет ту роль, на которую единственно способна – спасёт Европу.

Бонч: От кого?

Ленин: На этот раз от самой себя. Россия – станет плацдармом для социальной революции в развитых странах. Правильной революции – строго по Марксу. А русские послужат топливом для паровоза истории. В татарщину загородили Европу от дикости, теперь обеспечат прогресс.

Бонч: Жестоко.

Ленин(недоуменно): Почему? Собственную роль Россия играть не способна. Фигура, которой своевременно жертвуют в эндшпиле, для России – лучшее применение. В конце концов, не рассуждая, класть голову на плаху – это так по-русски.

Услышав знакомое слово "эндшпиль", деликатный офицер, наконец, решился и подошел к скамейке.

Офицер(Бончу): Простите великодушно, что прерываю беседу. (Ленину) Владимир Ильич, окажите любезность – одну партию. После давешнего фиаско я положительно настроен на реванш.

Ленин(оживленно): Только, чур, вы белыми! Не сердитесь, батенька, но вам не помешает небольшая фора.

Офицер(улыбаясь): Тогда и пешку давайте! Паритет, так паритет…

Ленин: Согласен.

Офицер(радостно): Ну, все – побежал местных "гроссмейстеров" разгонять. Скука смертная с ними бодаться. Как граф Сергей Юльевич Витте удачно выразился: "тупой немецкий ум".

Все трое смеются. Офицер кланяется Бончу и с юношеской резвостью убегает к своей скамейке расставлять фигуры.

Ленин(отсмеявшись): А знаете кто этот добрый малый? Вырубов. Да-да. Тот самый. Законный муж главной "распутинки", о которой все судачат.

Бонч(озадачено): Мне говорили: он на приданное польстился, а потом её то ли бил, то ли пытал… (пожимая плечами) Странно, на "изверга" не похож.

Ленин: Как вы сказали? Вырубов – "изверг"?

Ленин закрывает лицо газетой и заливисто смеется.

(отсмеявшись): Ладно. Пойду "изверга" в шахматы обставлять. Вы как? Поболеть не желаете?

Бонч: Пожалуй.

Оба встают.

Ленин: "Изверг" наш, кстати, отнюдь не голодранец – пензенский помещик с немалыми доходами. (фантазирует) Вот увидите, вскорости вернется наш Вырубов в родные края, станет там предводителем дворянства, высватает себе дородную барышню из соседнего уезда, детишек заведет…

Бонч: Может быть. (лукаво) Если немец не нападет. Или мы на немца.

Ленин(смеется): Размечтались!

Сцена вторая.

Август 1914 года. Москва. Просторная комната в одном из кремлевских дворцов. Николай в парадном мундире стоит у окна и украдкой в форточку курит папиросу. За окнами звон колоколов и звуки всенародного ликования по причине начала войны. Толпа выкрикивает воинственные лозунги. Постоянно в положительном контексте упоминается "государь-император", "монархия", "дом Романовых" .

Голос Алёши: Деревенько, и ты такой же, как они, да?

Деревенько(гудит): Так ведь обошлось. Господь милостив. Опять же народонаселение можно понять…

Появляется дядька царевича матрос Деревенько с Алешей на руках. На Деревенько роскошная казачья форма (черкеска, папаха, кинжал), на наследнике – уменьшенная копия отцовского парадного мундира. Деревенько – гигант-простолюдин с тяжелым нехорошим взглядом ("себе на уме"). Алёша – эмоциональный подросток, очень развитый для своих лет.

До их появления Николай успевает последний раз затянуться и выбросить окурок в форточку. Увидев отца, Алеша пытается высвободиться из объятий переодетого матроса. Тот выдерживает натиск, спокойно доносит его до инвалидной коляски, усаживает и, поклонившись царю, удаляется.