Барнаша - [18]

Жалость к ней, и острую, пронзительную боль, вызванную её беззащитностью, и собственным несоответствием ей, — а ведь он мог, мог соответствовать, взгляни она хоть раз на него другими глазами! — он ощутил в полной мере в эту ночь. Снова, и потом ещё много, много раз.

Пять лет тоски по ней должны были вылиться во что-то, а что он мог сделать, если с той минуты, как он почти втащил её в свои покои, она прислонилась к стене, спиной к постели, где он так её ждал, и хотел, — и не трогалась с места. Слилась в каком-то тупом молчании со стеной, стала её частью, как будто хотела раствориться в ней, исчезнуть, перестать быть. Напрасно он звал её. Она не хотела слышать.

Ирод справился с собой, и с желанием распять её на кровати, и взять — в крови, в слезах, боли и отчаянии. Он не мог плюнуть в собственную душу, не мог унизить мечту о ней и её любви.

Он выбрался из постели. Подошёл к ней, стоящей у стены, и позвал:

— Мариамна…

Он вложил в этот зов всю свою страсть, голос его был низок, и в нем были почти стон, и мука, и боль. А какое сильное желание!

В конце концов, она была женщина, всего лишь женщина, притом давно созревшая для любви. И этот зов она услышала, и вздрогнула всем телом, впервые осознав по-настоящему, где она и что с ней. До сих пор она плыла куда-то, все глубже погружаясь в отчаяние. Всё думала о потерянной чести Маккавеев, о своей судьбе, так жестоко посмеявшейся над её мечтами стать царицей. Стала, но с кем же рядом! Ненавидимая своим народом, проклинаемая на улицах Иерусалима, во дворе самого Храма, за предательство, что должно было свершиться здесь. В этой комнате. Она покупала безопасность своих близких, и оберегала их уши, а там, в Иерусалиме, скоро должна была начаться кровавая бойня, и её муж будет во главе развязавших эту бойню!

Другая сторона происходящего до сих пор не доходила до её сознания. Она одна, в комнате с мужчиной, что любит её — уж это она знала. И знали все, кто хоть раз видел его взгляд, обращенный на неё, от которого её сердце всегда замирало, или падало куда-то вниз. Она пугалась себя, и своих собственных мыслей, когда он смотрел на неё. Ирод её любит и, говоря откровенно и грубо, давно хочет спать с ней. Вот, он говорит ей что-то, ласковое, стыдное, прижавшись губами к уху. И тело его прижато к её телу, и почему-то это приятно ей. Его слова и голос оплетают её, словно паутиной. Она чувствует волны мурашек, бегущих по спине. Почему она не отстраняется, не бежит от его жадных рук? Почему впервые за всё время, что неизбежность их свадьбы стала очевидной, она впервые ощущает радость?

А он действительно прижимался к ней всем телом, чтобы она ощутила всю силу желания, владевшего им. Он давал ей почувствовать силу его рук, освобождающих её от одежды, влажность губ, что ещё не коснулись её, как ему хотелось, но уже находили свободные от покровов места. Не будь сзади опоры в его лице, она, пожалуй, не удержалась бы на ногах. Потому что руки его коснулись обнаженных грудей. Его пальцы охватили их, и поначалу нежно, а потом все жадней и грубее играли с ними, и она, не видя, ощущала, как почками распускаются их кончики. Ей открылась бездна новых ощущений, когда он развернул её к себе, и припал к её губам. Его язык проник внутрь, и нежно исследовал её рот, пробуждая в ней желания, которых она не знала раньше.

Наготу свою, сотворенную его жадными руками, она ощущала как праздник. Он хрипло и коротко рассмеялся, донельзя обрадованный своей победой, когда уже она, сама, по собственному желанию, стала искать его губ, которые он оторвал на мгновение, и подтянулась к нему поплотнее, поближе, когда он отодвинулся.

А потом она оказалась на постели, перенесённая им. Как легко он вскинул её на руки, какая мускулистая и сильная у него грудь! Легкий запах пота, что исходит от него, наверное, лучше всех благовоний, что ей приходилось вдыхать. Во всяком случае, у неё никогда ещё не кружилась так голова…

Когда он плавным, но исполненным силы движением прижался к ней, она приняла его, безропотно, беспомощно. Боль не убила её, как она всегда боялась. Потому что ей говорили — это больно, а боли она страшилась, потому и не решилась убить себя, когда её обрекли на этот брак. Теперь, когда эта вполне терпимая боль пройдена, отошла, она подчинилась его движениям, с радостью предоставляя себя его силе и его воле. Что-то глубинное, животное всё росло и росло в ней. Изгибаясь, крича, она льнула к нему и скользила руками по его спине…

С последним криком она растворилась в его объятиях и исчезла, но не настолько, чтобы не услышать и его странного, гортанного крика, когда жарким потоком он пролил своё семя в её ждущее тело.

Они возродились к жизни в мире, где должна была начаться осада Иерусалима. Через три дня после их недолгого счастья…

8. Взятие Иерусалима

Осада Иерусалима длилась не слишком долго. Ирод не зря надеялся на помощь Антония: друг прислал ему два легиона под началом надёжного Гая Созия.

С таким войском, вкупе со своими собственными силами, он мог взять всю страну. И собирался её взять, как сделал это с Мариамной. Где, в какой момент времени он отождествил свою непокорную жену со страной, что была её родиной? Может тогда, когда, цепляясь за его одежду, она пыталась не пустить его, и кричала: «Не смей, не смей их убивать! Никогда больше я не буду твоей, не появляюсь даже на пороге твоих комнат. Ты не увидишь моего лица, я прокляну тебя самым страшным проклятием…» Он с трудом оторвал её от себя, передал на руки прислужницам.