Бармен из Шереметьево - [2]

Анька… Одинокий пассажир вдруг почувствовал слабость. В баре пусто — он выбрал столик с краю, сел и бросил сумку на соседний стул. К нему неспешно подошел выбритый до синевы, военного вида бармен. Он хотел сказать посетителю, что сейчас здесь технический перерыв, что стулья вовсе не предназначены для багажа, и даже уже поднял палец, чтобы указать на лежащую сумку, но тут у клиента зазвонил телефон, и тот стал вежливо и негромко что-то объяснять по-немецки, а бармену ничего не оставалось, кроме как молча вернуться за стойку. Минут через пять посетитель закончил разговор и задумался, глаза его сканировали помещение, пытаясь зацепиться за былое. Увы, зацепиться было не за что — это, конечно же, был уже совсем не тот бар. Исчезли изогнутые диваны, смешные, совсем не барного типа стулья у низкой и широкой стойки. Да и самой стойки больше нет — теперь это скорее ресторан.

Кольцо! Конечно же, кольцо! Где она — эта дыра, оставшаяся от сбитого пробкой от шампанского «бронзового» кольца с потолка? Весь потолок аэропорта был сделан из этих колец — они лепились друг на друга и как коричневые соты нависали над тысячами суетящихся пчел-пассажиров. Это было визитной карточкой «Шереметьево» — ни в каком другом аэропорту, да и, наверное, ни в каком другом здании страны, не было такого. Но нет уже никаких колец — это теперь совсем другой потолок, обыкновенный, как в любом другом аэропорте мира.

Что же они тогда отмечали с Анькой в подсобке? И зачем он не позволил ей открыть бутылку? В его неопытных руках шампанское оглушительно хлопнуло, тяжелая пробка пулей унеслась вверх, да там и осталась. Вместо нее медленно упало одно из миллионов этих самых колец. Оказалось оно вовсе не металлическим, а пластмассовым с бронзовым напылением. Насмерть перепуганные влюбленные спешно заткнули чем-то бутылку и помчались прочь, на выход, через КПП на автобус. Он потом долго разглядывал потолок, пытаясь найти глазами застрявшую пробку, пока дядя Влад, старший бармен-администратор, угрюмо не заметил:

— Они уже хорошо запомнили твое лицо. Хватит.

Да — потолок аэропорта сделан из колец, чтобы маскировать объективы камер наблюдения — это была дежурная шутка всех работников «Шереметьево-2» в те годы. Да и пассажиры, надо полагать, думали точно так же.

— Es tut mir leid, geht es Ihnen gut?[1], — прикоснувшись к плечу посетителя, с неподдельной тревогой спросил бармен и поставил перед ним стакан с холодной водой.

— Ой, простите ради Бога, — ответил тот по-русски, — голова закружилась. Могу я посидеть тут еще пару минут?

— Да сколько угодно, что вы. Позовите меня, если вдруг станет плохо, — я вон там с бумагами буду.

Ох, эти бумаги… Акт передачи смены, товарный отчет, требование на склад и что-то еще и, наконец, важнейшее — отчет о полученной валюте. Ошибка в любом документе могла стоить работы. В то же время, если хорошо и правдоподобно подогнать цифры, можно было за смену только на отчетах вывести в карман до сотни рублей.

— Работа с бумагами — это творческая работа, — повторяла Анька чью-то фразу, — отнесись к ней с душой, и прилипнет сладенький стольник!

Она складывала из сторублевки маленький самолетик и, держа его над головой, шла-летела с ним в подсобку.

— Ведь вы не откажетесь пойти сегодня с дамой в «Метелицу»? — и прижимала его грудью к ящикам с минералкой, а в глазах ее блестели мириады огоньков-смешинок.

Подняв голову от бумаг, бармен смотрит на своего единственного посетителя. По-детски подперев лицо двумя кулаками, пассажир глядит куда-то вдаль, в глубину ушедших лет, и бармену даже померещилось, что по щеке гостя бежит слеза.

— Нет-нет, не нужно в медпункт. Да вот уже и посадку объявили. Спасибо вам. Спасибо…

Разговаривая по телефону уже по-английски, гость подхватил полупустую сумку и отправился на посадку. Странный пассажир.

Димка

По-детски подперев лицо двумя кулаками, сквозь мутное стекло плацкартного вагона Димка рассматривает заплеванный перрон. Не сказать, чтоб это было уж такое захватывающее зрелище, но так положено — пассажир должен смотреть в окно. Закутанные в одинаковые телогрейки и серые шали шарообразные, толстые бабки, а может, и не бабки вовсе, а вполне себе молодые женщины — понять это невозможно, бойко торгуют нехитрой снедью: семечки, пирожки с картофелем или капустой, беляши… Беляши, конечно, следует взять в кавычки — мяса там никакого нету: Димка выяснил это, отравившись ими еще в Хабаровске. Сероватая масса имеет привкус настоящего мяса, но что там такое — доподлинно неизвестно. Говорят — смесь субпродуктов с соей. Еще говорят — из бродячих собак. В любом случае в дороге беляшей лучше избегать — два дня молодой организм извергал жидкость.

— Ну ты, Дима, сегодня Первый на Горшке! — дразнил его веселый зэк, досрочно откинувшийся по болезни.

К счастью, это прозвище не прижилось, и до конца путешествия Димка остался Димкой. Зэк этот по слабости почти не покидает полку.

— Вот. Еду домой становиться на путь исправления, — горьковато шутит он, — так в справке написано.

Народ в вагоне тертый, и все знают, что речь идет о справке об освобождении, а не о медицинском документе, но шутить никто не решается — уж очень тема невеселая. Видно по блеску запавших глаз, что отпустили его помирать. Понимал ли это он сам — неизвестно, но шутки его были беззлобные, хорошие такие шутки. Вокруг всегда сидели несколько попутчиков и периодически слышался хохот. Сидел и Димка, пока однажды проводница не позвала его пальцем в свое купе-каморку.