Барков - [73]

«Полное собрание всех сочинений в стихах и прозе покойнаго Действительного Статскаго Советника, Ордена Св. Анны Кавалера и Лейпцигскаго Ученаго Собрания Члена, Александра Петровича Сумарокова».

Сумароков, будучи на военной службе, достиг чина бригадира. После трудов по управлению Российским театром он был уволен из директоров с сохранением жалованья, и уже не служа более, продолжал числиться сначала по военному, а потом по статскому ведомствам. А как Барков был представлен на титульных листах изданий, где стояло его имя: всего лишь Академии наук переводчик. Правда, оба они умерли в нищете, и где они похоронены, неизвестно. Вернее, известно, что Сумароков похоронен в Москве, на кладбище Донского монастыря, но могила его давно затерялась. Что же касается характеров, то и характерами они не сходствовали: Барков озорничал, а Сумароков злобствовал. Сумароков, лицо которого было обезображено оспой, был щеголем; Барков, хоть и был моложе его на целых 15 лет, щегольством, насколько нам известно, не отличался.

Возвращаясь к литературной драке Баркова с Сумароковым, заметим, что в этой драке Барков защищал учителя, а Сумароков — свои принципы, которыми ни за что не хотел поступиться. И здесь уже речь шла о принципиальном споре, о несогласиях во взглядах не только на литературу, но и на жизнь и ее ценности.

«Ода кулашному бойцу» — одно из самых известных сочинений Баркова, которое, как мы помним, оказало заметное влияние на развитие ирои-комической поэмы, отразилось в поэме В. И. Майкова «Елисей, или Раздраженный Вакх», в поэме В. Л. Пушкина «Опасный сосед», отозвалось в сочинениях А. С. Пушкина.

Барков в оде «поет» нового героя — кулачного бойца:

Хмельную рожу, забияку,

Рвача, всесветна пройдака,

Борца, бойца пою, пиваку,

Ширяя в плечах бузника <…>

Между кулашного я боя

Узрел тычков, пинков героя (78).

Не монарх, не полководец, а кулачный боец, «тычков, пинков герой», или, вернее, в поэме воспеваются два героя, два кулачных бойца — бузник и лакей Алешка. Описывая их сражение, Барков в равной мере восхищается обоими:

Нашла коса на твердый камень,

Нашел на доку дока тут,

Блестит в глазах их ярость, пламень,

Как оба страшны львы ревут (82).

Баркова восхищает кулачный бой, он славит эту народную кровопролитную забаву.

Не то Сумароков. Он ни в коей мере не разделяет восторга Баркова. Дворянин Лермонтов в «Песне про купца Калашникова» видит в кулачном бое поединок чести. Дворянин Сумароков видит в кулачном бое проявление дикого варварства, бессмысленный мордобой. Можно не сомневаться, он поддерживал указ Елизаветы Петровны о запрещении кулачных боев. Но кто же этому указу следовал? Сумароков написал антибарковское по своей сути сочинение — притчу «Кулашной бой», в которой страстно выступил против этой забавы:

      На что кулашной бой?

За что у сих людей война между собой?

За ето ремесло, к чему бойцы берутся?

        За что они дерутся?

            За что?

Великой тайны сей не ведает ни кто;

Ни сами рыцари, которыя воюют;

Друг друга кои под бока,

И в нос и в рыло суют,

Куда ни попадет рука;

Посредством кулака;

Раскрашивают губы,

И выбивают зубы.

Каких вы, зрители, тут ищете утех,

Где только варварство позорища успех?^[345]

На отрицание кулачного боя «работает» всё: каскад риторических вопросов, ироническое именование кулачных бойцов рыцарями, исчисление разрушительных для участников боя последствий — страшных травм, простонародная, сниженная лексика. Одним словом: нет кулачному бою!

И в отношении к питию Барков и Сумароков принципиально не сходствовали. Правда, в жизни не только Барков, но и Сумароков отдавал должное Бахусу, что не мешало ему и Баркова, и Ломоносова печатно и изустно обзывать пьяницами. Но все-таки одно дело — жизнь, а другое — литература.

Барков и в «Оде Бахусу», и в «Оде кулашному бойцу» эпатажно прославляет вино и самые низменные последствия возлияний:

Вино на драку вспламеняет,

Дает в бою оно задор,

Вино п… разгорячает,

С вином смелее крадет вор,

Дурак налившися умнее

Затем, что боле говорит,

С вином и трус живет смелее,

И стойче х… с вина стоит,

С вином проворней б… встречает,

Вином гортань, язык вещает (79).

Сумароков в притче «Сатир и Гнусные люди» как будто бы следует за Барковым, у которого поклонники Бахуса «дружатся, бьются, пьют, поют» (91). И у Сумарокова у пастухов, которых он описывает, «всякой день… была тревога всяка: / Вздор, пьянство, шум и драка»^[346]. Но автор притчи гневно клеймит пьянство и пьяниц, превративших пастбище в кабак:

    Во глодку

И в брюха, и в бока,

Наместо молока

          Цедили водку,

И не жалел никто, ни зуб, ни кулака,

Кабашный нектар сей имеючи лекарством,

А бешеную жизнь имев небесным царством.

       От водки голова болит;

       Но водка сердце веселит;

       Молошное питье не диво;

         Его хмельней и пиво;

Какое ж им питье и пить,

         Коль водки не купить?

А деньги для чего инова им копить?^[347]

Ну что же? Пьянству — бой, трезвость — норма жизни.

Да, конечно, Барков и Сумароков — антагонисты. Прошло время, и время немалое, и историки литературы оценили вклад каждого в развитие русской словесности.

«Как писатель и теоретик литературы Сумароков создал жанровую систему литературы нового периода, представил образцы практически всех литературных форм (кроме эпопеи) и завершил работу по нормированию языка и стиля, — писал В. П. Степанов, завершая статью о Сумарокове в „Словаре русских писателей“. — Занимаясь сочинительством профессионально, он, по словам Пушкина, „требовал уважения к стихотворству“ и много способствовал утверждению общественного престижа литературы. Широкий круг последователей Сумарокова распространил его литературные принципы. Творчество Сумарокова, в особенности его драматическое наследие, явилось для русского общества своеобразной школой политического воспитания, сыграв важную роль в становлении дворянской оппозиции»