Барк «Жемчужный» - [4]

— Ты, дочка, не беспокойся. Советские ученые когда-нибудь найдут способ вылечить наше море.

Улыбка отца не нравится Тюльке. Она гневно топает ногой.

— Алла Федоровна сказала, что мертвая зона в нашем море в несколько раз больше живой!

— Ну и больше… Только не злись, я этого не люблю! — повышает голос отец. — Не дури, Тюлька.

Тюлька? Нет, она не Тюлька! Ее зовут Юлькой. А Тюлькой ее прозвал сам отец. Да ладно, пусть, она не обижается…

— Поговорю с вашей пионерской организацией, — заявляет отец, — пусть дадут тебе важное пионерское поручение, вот тогда и выбросишь из своей головы черного старика…

— Нет, не выброшу, чтобы он света белого не видел! Пусть треснет, как тот пузырь поросячий!..

Вот так точно ругается Тюлькина бабка, Ксения, и отец, не в силах удержаться от смеха, говорит:

— Не надо нам ссориться, лучше взгляни на море — увидишь, какое оно живое!

Тюлька глядит на море. Оно и вправду живое, веселое, молодое. На лице девочки играет свет солнца. Свет неба. Свет летней волны.

Штурман сейнера «Нина» кладет руку на плечо дочки:

— Скажи своей Алле Федоровне, что рыбы еще всем хватит и хватит!

— А все же кому-нибудь не хватит!

Тюлька неодобрительно косится на отца. Ему-то что? Не к нему каждую ночь приходит черный старик с руками, как щупальца осьминога. Она теребит свои косы — и ту, что похожа на бублик, и другую, что торчит словно рог козленка, — и говорит:

— Когда вырасту, сама стану ученой…

Тогда уже не во сне, а наяву она схватится с черным стариком. Она победит. Ее море до самых краев наполнится серебряной крупной рыбой. Всем хватит на тысячи и тысячи лет, никто не будет в обиде. Вернется космонавт с Марса и вволю натешится черноморской янтарной юшкой. Попробуют ее гости с другой планеты и потребуют по второй тарелке…

Узнает ли грядущее человечество, как заботилась о нем маленькая синеглазая девочка Тюлька?

Чиро

В Катании мы брали груз — залежавшиеся на складах кипы александрийского хлопка для Палермо. Оттуда наша «Березань» должна была направиться в Грецию.

За день до выхода в море к нам на палубу поднялась синьора Клементина, хозяйка пивного бара, который находился здесь же, в гавани. Пиво Клементины даже в самые жаркие дни было прохладное. Сама хозяйка оказалась женщиной общительной и веселой. Не прошло и недели, как мы подружились с ней.

Но порой, надо признаться, добрая женщина изводила нас беспрерывными просьбами: то ей нужно немного русского леса, то несколько пачек одесских папирос, то банку краски… Конечно, не даром… Но денег мы никогда не брали, и это, пожалуй, нравилось почтенной синьоре.

На этот раз она обратилась к нашему боцману Саломахе, старику с косматой бородой:

— Вы идете в Грецию, в Пирей, а там живет моя племянница Джинетта. У Джинетты есть маленькая дочка… Мне бы хотелось передать для них белого козленка…

Боцман насмешливо поглядел на Клементину и спросил:

— Белого козленка?.. Он живой, синьора?

— Ну да, живой, с рожками и копытцами.

Боцман Саломаха задумался, дернул себя за бороду, а затем кивнул в знак согласия головой:

— Ладно, давайте вашего козленка.

— О, спасибо! Надеюсь, он будет целый и невредимый.

— Да, синьора.

— И глядите, чтобы он не выпрыгнул за борт в море.

— Не беспокойтесь!

— И не вздумайте поить его вином, — я знаю, моряки такие баловники…

С этими словами синьора Клементина сошла на берег и минут через десять снова поднялась на «Березань», держа на руках козленка.

Он был удивительно белый. Даже мантия снежного короля не могла быть белее.

— Его зовут Чиро, — сообщила тетушка Клементина.

Но белому козленку не суждено было совершить путешествие в Пирей.

Дело в том, что рядом с нами, бок о бок, стояла рыбачья шхуна «Кремона». Поварихой на ней была девочка лет четырнадцати, Сильвия, — неуклюжий, нескладный подросток в какой-то странной черной юбке.

Команда потешалась над девочкой. Моряков смешил ее крестьянский выговор, ее боязнь моря, ее всегда широко открытые, удивленные глаза. Морской мир, гудящий ветрами, страшил душу крестьянской девочки.

В этот день хозяин судна ее жестоко избил, избил за то, что она сожгла яичницу из десяти яиц, на которую он пригласил какого-то важного родственника.

Вся в синяках, она бродила по судну, прикладывая к лицу мокрую косынку. Потом она долго сидела на баке, маленькая, безмолвная, одинокая. И вдруг лицо девочки оживилось. Она услышала на «Березани» блеяние Чиро, прыгавшего на веревке вокруг мачты.

Теперь, когда бы я ни смотрел на «Кремону», я видел бледное лицо девочки. Скребла ли она посуду, чистила ли сардины, она то и дело высовывала голову из дверей маленького камбуза и глядела на козленка.

Мне стало жалко ее. Я подошел поближе к ней и крикнул:

— Хочешь погладить, синьорита?

Ее лицо вспыхнуло. Глаза загорелись, и она даже стала красивой. Забыв поставить на огонь кастрюлю с рыбной похлебкой, Сильвия мигом очутилась на нашей палубе.

Она крепко прижала Чиро к груди.

По-видимому, он напомнил девочке ее родной край, поля, сады, виноградники и зеленые пастбища в жаркий день…

А ночью случилось следующее. Я стоял на вахте. Моряки, уставшие за день, крепко спали. И лишь два полуночника, боцман Саломаха и кок Афанасий, сидели возле меня у трапа.