Барби играет в куклы - [42]

Кроме телевизора у меня было еще кое-что. Бинокль. Ясно, что в него предполагалось осматривать морские просторы или суровые ущелья, как это иногда происходило в кино. Непонятно, что именно мог разглядывать с его помощью Полковник, поскольку нигде поблизости не было ни гор, ни морей. Лично я рассматривала в бинокль окна в домах напротив. А что другое могла делать в свободное время дочь разведчицы?

Двор у нас был еще тот. Сумасшедший какой-то двор. Я не знаю, как он выглядел на всяких там чертежах и макетах, и какой архитектор в здравом уме мог такое нагородить, но на самом деле это был огромный темный колодец. По словам Бабтони, однажды (ну а как же иначе) какая-то женщина в соседнем доме то ли выпала, то ли выбросилась из окна. И я это очень отчетливо представила — крошечную фигурку на земле, а вокруг столпившиеся дома с равнодушными глазницами окон. Да уж, наш двор запросто мог навести на такие вот невеселые мысли, но произошло это только однажды, а в другие дни люди жили себе и жили. И мне было очень интересно знать, как именно они это делали.

Особенно меня интересовало одно окно. За ним жила пара: Ватрушка и Сухарь. Она была круглая и плавная, а он худой, шустрый, и ниже ее ростом. По крайней мере, мне так казалось с моего наблюдательного поста. Мне Сухарь не нравился, уж слишком узенький и совершенно бесцветный, так и хотелось подкрутить бинокль, чтобы прибавить яркости. А на неё я смотрела с симпатией, ну ясно почему, и болела за неё. Именно болела, потому что Сухарь, кажется нас, то есть Ватрушку, обижал. А если и не обижал, то вел себя не совсем правильно. С моей точки зрения. И я совершенно не удивилась, когда однажды он вывел Ватрушку из себя, уж я-то на ее месте сто раз бы вышла.

Вначале эти двое говорили, говорили… Ватрушка при этом что-то размешивала в кастрюле, а потом она начала это что-то черпать ложкой и Сухаря им обстреливать. Даже мощный бинокль никак не мог разглядеть, чем именно, и мне это дело слегка мешало. А потом я с облегчением догадалась — картофельное пюре! И полностью предалась действу. Ватрушка что-то говорила — я видела ее профиль — и делала очередной залп. Эх, было трудно разглядеть, насколько хорошо она целилась. Наверное, все-таки плохо, потому что на физиономии этого паразита ничего такого видно не было. Потом Ватрушка вообще расклеилась, то есть бросила свое занятие и попыталась обнять слегка заляпанного Сухаря.

Ну что ты на нем виснешь, идиотка! — я пыталась силой мысли на расстоянии руководить этой отвратительной сценой. — Не давай ему спуску! Не так нужно, не так! Взгляни на него с презрением и отвернись, он сам прибежит как миленький.

Она меня не слышала и, конечно, все испортила окончательно, только картошку зря перевела. Вот была бы там Люшка, она бы ему показала, она бы его вместе с этим пюре проглотила бы. А так, картофельный тип ушел целый и невредимый, а Ватрушка, посидев, начала мыть стену. И еще плакать при этом.

Я сжимала бинокль так, что у меня даже пальцы заболели. Заорать что ли громко, во весь голос: да наплюй ты на него, наплюй! Он не стоит ни одной нашей, то есть твоей слезинки! Ну и что из того, что мы не красавицы, что мы курносые и толстые, зато у нас есть, есть… ага, гордость, вот что у нас есть! Ватрушка ничего не слышала и продолжала плакать. Мое настроение было безнадежно испорчено.

Ну и где же справедливость? Нас обижают, а мы… Я сердито смотрела на Вояку — вот и этот не любит никого и ничего кроме своей сабельки. Ишь, как вцепился. Бабтоня совершенно права, мужиков сейчас настоящих нет, они все перевелись. И тогда я снова засела за работу.

Вот уж сама не знаю, кого я хотела вначале сделать, может быть, подобие того типа из дома напротив, смахивающего на шнурок. И тогда мы ему сообща покажем! Но как-то само собой получилось, что появился не Сухарь, а Генри. Он был, по-видимому, граф, или нет, герцог, потому что держался очень надменно. С именем тоже всё прояснилось само собой — не на Петю же ему отзываться или там на Мишу, или не дай бог, на Дениса. Но! Он на этого типа очень сильно смахивал, я сама не понимала, как так получилось. Поэтому пришлось надеть на его физиономию черную маску, как у Зорро. Как его приняли мои красавицы? Жирафа смотрела кокетливо и, кажется, начала с ним заигрывать, то есть флиртовать. А вот Златовласка… Эта тихоня разочаровала меня совершенно. Она тут же от отреклась от нас с Жирафой и дала понять, что вообще-то ее зовут Козетта. Совсем сдурела…

Послушай, сказала я ей, так звали одну девчонку из старого французского романа, фран-цуз-ско-го! Чувствуешь разницу? И девчонка эта была, между прочим, так себе, ни рыба ни мясо, прямо как наша Ленка Федорук. Манная каша, да и только. Вот беглый каторжник Жан Вальжан это да, отличный был дядька, и не понятно за что он эту размазню полюбил и даже решил удочерить. Но у нас тут не Франция, у нас это имечко вообще на слово "коза" смахивает. Вроде большая такая бодливая козетта. И папаша у тебя никакой не каторжник, а очень важный Вояка, он и физкультурой занимается вроде бы. Ферштейн? Ни фига эта дурочка не понимала. Или нет, понимала, но использовала свой любимый приёмчик — смотреть, улыбаться и молчать. И я махнула на неё рукой, Козетта так Козетта. Тем более я сразу догадалась, что эта дуреха втрескалась в Генри по уши и вела себя примерно так же, как Ватрушка из дома напротив. Вот это совершенно никуда не годилось, хотя Генри был хорош, если уж говорить честно.