Барашек с площади Вогезов - [4]

Только не вздумайте упрекнуть меня в жестокости. Изначально я терпеливо выслушала ее, а это и есть проявление моего добрососедства: даже если я предпочитаю шум тишине, я признаю ее право на высказывание. Что же касается громкого звука, то у меня нет возможности его уменьшить без риска для моего желудка или риска сердечной недостаточности.

Эта последняя фраза стала хорошим дополнительным аргументом для соседей, которые во время одного из треклятых собраний собственников заранее ополчились на блеяние моего барашка. Ах, барашек будет блеять по утрам? Ну, по утрам в нашем доме раздается много всяких звуков (в этом месте моей речи некоторые из соседей заулыбались), и потом, чем блеянье настоящего барашка хуже блеянья, записанного на айфон, – этот звук некоторые используют как сигнал будильника? Тут они засмеялись. «Я хочу, чтобы мы выкурили трубку мира, договорившись насчет позволительности маленькой шалости, – сказала я и добавила весомо: – Мой барашек – муха, а вы сделали из него целого слона».

С того собрания я ушла под взрывы смеха. Но как только за мной закрылась дверь, их тут же покинуло веселое настроение. Не смеяться всем вместе означает конец идиллии, но наша идиллия по-настоящему никогда и не начиналась.

Люди смеются, для того чтобы посмеяться. Как правило. И пока вы побуждаете людей смеяться, еще есть надежда. Кстати, на том собрании на меня нахлынула волна симпатии к соседям, хотя у меня там и не было сторонников. И здесь самое время сказать о людях, живущих на соседних улицах. Это владельцы магазинов, сотрудники комиссариата, где я известна из-за своего барашка, и сотрудники Дворца правосудия, к которому мы уже на подходе.

Когда я прихожу в одно из перечисленных выше мест и начинаю рассказывать мою историю, менее неприязненные под видом поддержки говорят: «Это забавно». И все? Это доказывает, что они ничего не поняли и не захотели понять. Но это еще терпимо. Другие могут сказать с чувством: «Ну, это… я никогда не занимался делами подобного рода! Черт знает что!» Нет, вы только подумайте – он, адвокат, а я про адвокатов говорю, никогда не занимался подобными делами! Хотя, если и в самом деле подумать… Адвокату удобнее проворачивать дела, которые ему уже привычны, для него это как завинчивание гаек на заводском конвейере. Но разве правосудие могло бы развиваться, если бы его служителей хотя бы иногда не охватывала страсть к сложным делам? Правда, мое дело, самое обычное и естественное. И даже значимое для всего человечества, которое, похоже, потеряло весь свой здравый смысл, если гордится выращиванием кур на балконе с видом на Бастилию! А барашек?

Однако в моем случае кончалось все тем, что я была вынуждена приходить к служителям Фемиды, не предупреждая о своем появлении, так как из-за моего бедного барашка мне везде было отказано в приеме. Я часто терпеливо ждала до вечера в приемных, где секретарши не могли оторвать меня от моего стула и дайджеста, который я читала, чтобы убить время. Я была готова заявить адвокатам, что возникшая на пустом месте враждебность по отношению к моему барашку была бы высмеяна при предъявлении комплекса фундаментальных прав… что я обязательно выиграю это дело, иного исхода и быть не может… что…

Когда, наконец, измотанный адвокат выходил из своего кабинета, все развивалось по накатанному сценарию. Сначала он вздыхал, затем раздражался, затем порицал. Но я держалась как надо: спина прямая, голос громкий. Я провожала адвоката на улицу, следуя за ним до метро или до его автомобиля, и говорила, говорила, говорила, чтобы произвести на него впечатление. Запретить моему барашку проживать на территории, находящейся в совместной собственности (и моей в том числе), означает одновременно недопустимую диктатуру права недвижимости, посягательство на мою частную жизнь, как при тоталитарных советских режимах, и неуважение к моему психологическому состоянию, если учесть, что барашка я завела после двадцати лет размышлений. Иногда я могла завернуть о жестокости по отношению к женщине, потому что женщина и барашек представляют для меня одно целое. И да – просто убийственный аргумент: нарушение равенства живых существ перед законом, и не важно, что я одна отстаиваю свои пастушеские права в Париже. Во-первых, у меня могут быть последователи, а во-вторых, я вовсе не пренебрегаю элементарными правами каждого.

Молчание, гнев, зонтики, направленные на меня, или сумки, поднятые в виде щита… Плоские шуточки, оскорбления… и постфактум – мое подавленное состояние. Все безуспешно.

Моя защитительная речь, занимающая три сотни страниц, возможно, напоминает Библию, но предназначенную для моих современников. Говорю это без пафоса и без всякого намерения оскорбить Всевышнего, который все и так написал. Беда в том, что его экземпляр почти что полностью забыт… ну, не забыт, а нечитаем, а ведь там содержатся в сжатом виде все педагогические премудрости, столь важные для обучения человечества. Спросил бы кто меня, я бы сказала: вместо того чтобы читать миллионы книг и погружаться в радости и страдания миллионов человеческих душ, прочли бы Библию – там есть всё.