Барабаны пустыни - [8]

Итак, Сулейман приготовил для банкета все необходимое. Осталось написать ответную речь. Он отправился к шейху. Узнав обстоятельства дела, тот с должной серьезностью отнесся к своей миссии и составил Сулейману текст выступления, которое начиналось следующими словами:

«Во имя аллаха, милостивого, милосердного. Помолимся за него, да снизойдет благословение на него и на его пророка…»

Когда Сулейман зачитал вслух эту речь одному из своих друзей, тот резонно сказал, что на банкете будут люди, не верующие ни в аллаха, ни в его пророка, и что эти слова до них просто не дойдут. А затем он поверг Сулеймана в смятение, заметив: «Для такого банкета нужен какой-то особый язык и стиль, даже специальный ритуал».

Тогда Сулейман направился к студенту, который летом обычно подрабатывал у них на нефтеразработках. Тот написал ему свой вариант речи, она начиналась совсем по-иному: «Уважаемый господин директор! Дамы и господа! Господа советники и господа эксперты…»

Всю ночь напролет и весь день Сулейман репетировал речь, точно готовился к выпускному экзамену. В доме было введено чрезвычайное положение, даже дети присмирели.

Наконец наступило долгожданное воскресенье. Ранним утром Сулейман, облачившись в праздничный костюм, отправился в парикмахерскую. Мальчишка-парикмахер без умолку трещал о последних событиях, ценах на помидоры, о кризисах холодной войны, о новых песнях Фейруз, о последних происшествиях в квартале, концертах на сцене кинотеатра «Аль-Хамра», об эффективных средствах борьбы с муравьями. Видимо, иначе он просто не мог работать. Сулейману пришлось услышать и о пользе пенициллина, и о новых средствах против насморка, десятки новых анекдотов и небылиц.

Недрогнувшим голосом парикмахер принялся пересказывать содержание кинофильма, который он видел на прошлой неделе в кинотеатре «Али Баба», и стал изображать героя и героиню. Он рассказывал, не выпуская из рук острой бритвы, которая то и дело мелькала перед глазами Сулеймана. И столько уверенности было в его трескучем голосе, что Сулейман невольно стал прислушиваться. «И вот в этот момент герой вместе со своим другом ворвался…» Что было дальше, Сулейман не услышал: точно молния сверкнула бритва, и он лишился правого уса. Видя в зеркале, как его драгоценный ус медленно падает на салфетку, Сулейман замер на месте, точно громом пораженный.

— Что ты наделал, негодный мальчишка! — взорвался Сулейман яростным криком.

Цирюльник прирос к своему месту. Что случилось потом, можно было узнать из протоколов в ближайшем полицейском участке.

Сулейман сбрил и второй ус.

Целую неделю он не выходил из дому и никого не хотел видеть. Вскоре он получил письмо из компании. «Уважаемый господин Сулейман Шанабу, компания вынуждена с горьким сожалением уведомить Вас, что Вы уволены с работы, так как, не предупредив дирекцию, позволили себе не являться на работу в течение недели. Так как господин директор обещал Вам подарок, то, дабы не нарушать решение дирекции от 5.07. с. г., посылаем обещанное». Сулейман вскрыл пакет. Там лежал вымпел с эмблемой компании. «Есть чем заткнуть дыру в лачуге, — подумал он. — Или, может быть, вернуть им по почте?» Но тут же его пронзила молнией другая мысль: «Куда теперь идти?»

Перевод В. Шагаля и Н. Фетисовой.

© Перевод на русский язык «Прогресс», 1980.

Халим-эффенди

Обычно Халим-эффенди просыпается рано. Сразу же спешит умыться, одеться, наскоро привести себя в порядок. А когда старая служанка приносит завтрак, он второпях вливает в себя чашечку кофе, заедая его куском вчерашнего пирога. Трудно ему стало есть — зубы еле-еле пережевывают пищу. Что и говорить, он сильно сдал за последнее время. Сегодня, бросив случайно на служанку быстрый взгляд, Халим-эффенди вдруг неожиданно для себя заметил, что она тоже сильно сдала за последнее время, будто разом, в один день, постарела. Впрочем, чему удивляться, ведь он взял ее к себе в дом, когда еще был студентом. Сколько с тех пор лет прошло? Страшно не то что сказать, но и подумать.

Двадцать лет уже он работает учителем. Учи-тель! Раньше он произносил это слово по слогам с гордостью. Ему казалось, что нет никого в округе, кто бы мог с ним сравниться. А сейчас?! Подумаешь, учитель! Никакого престижа, особенно в городе. В деревне или где-нибудь в сахарской глуши, говорят, все по-другому. Учитель по-прежнему окружен уважением и почетом. А в городе? Что здесь он видит? Встает ни свет ни заря; по вечерам — горы тетрадей, а по выходным и в дни каникул он только и знает, что бегает по частным урокам. Были бы хоть деньги приличные, а то мелочишка, всего ничего — с трудом хватает, чтобы свести концы с концами. Сколько раз говорил он себе: перемени профессию. Подумаешь, учитель! Ну что тебе стоит стать, например, торговцем. Будут тогда у тебя и деньги, и роскошная большая квартира, и машина. Все, что душе угодно! И будешь ты желанным гостем на всех банкетах и коктейлях. Отдыхать будешь только за границей! Путешествовать по всему миру. Ну что тебе стоит переменить профессию?!

Но что-то все-таки удерживало Халима от этого шага. Что, спрашивается? Сколько раз Халим-эффенди начинал рассуждать вслух, пытался понять самого себя, принимал решение, ругал себя, поносил за слабоволие. Что толку? Вспоминал отца. Ведь тот тоже был школьным учителем. Как он мечтал, чтобы сын пошел по его стопам…