Барабанщица - [17]

Вскрикнув, шарахнулась она прочь и помчалась к дому. Взбежав по шаткой лесенке, Катя захлопнула на замок дверь и дрожащими руками принялась нащупывать выключатель. И только она зажгла свет, как услышала шаги. По лестнице за ней кто-то шёл…

Замок на двери был дохлый, слабенький, и его легко можно было выдавить снаружи, приложив минимальные усилия. Катя метнулась на терраску и перекинула ногу через перила.

В дверь постучали.

— Эй, там, Катерина! — услышала она знакомый голос. — Ты спишь, что ли?

Это был дядя.

Торопливо рассказала она ему про свои страхи.

Дядя удивился.

— Кроткая старуха, — сказал он, — осенняя астра! Цветок бездумный. Она, конечно, немного не в себе. Преклонные годы, тяжёлая биография… Но ты её испугалась напрасно.

— Да, дядя, но она хотела меня треснуть палкой.

— Фантазия! — усмехнулся дядя. — Игра молодого воображения. Впрочем… всё потемки! Возможно, что и треснула бы. Вот колбаса, сыр, булки. Ты есть хочешь?

За ужином дядя объяснил Кате, что когда-то весь этот дом принадлежал старухе, покойный муж которой был очень большим начальником в брежневские годы, но очень неудачно угодил головой в колесо истории: во времена горбачёвской перестройки, когда срочно понадобилось показательно растоптать хотя бы кого-нибудь из местной элиты, его это самое колесо беспощадно смоло, оставив жалкие потроха. Бывший большой шишка-начальник покатил в Сибирь по этапу, а все его трудовые сбережения в виде нескольких особняков также показательно и демонстративно переоборудовали в пансионаты и детские дома. Этот дом остался — он маленький, не особняк, и вдова умершего в заключении когда-то всесильного чинуши теперь сдаёт комнаты жильцам, с чего сама кормится.

Катя легла спать рано. Окно было распахнуто, и сквозь листву орешника, как крупные звёзды, проглядывали огни города.

Чуть позже лёг и дядя. Катя ещё не спала, и они лежали молча. Но вот дядя затарахтел в темноте зажигалкой, достал из ящика сигареты и закурил.

— Дядя, — спросила Катя, — почему эта старуха называла вас днём и добрым и благородным? Это она тоже от дури? Или что-нибудь тут было на самом деле?

— Когда-то, при Горбачёве, когда расследовали дело её супруга, дом этот хотели также конфисковать, а хозяйку отправить следом за мужем, в Сибирь, — ответил дядя. — А я был молод, великодушен и заступился. Помог ей выпутаться.

— Да, дядя. Но если она была кроткая или, как вы говорите, цветок бездумный, то за что же её в Сибирь?

— Это политика. Так надо было. Кроме того, она тогда была не кроткая и не бездумная. Спи, подруга.

— Дядя, — задумчиво спросила Катя, — а как это вы заступились, и вас послушались? Вы, что, были крупным начальником?

— Каким ещё тебе начальником! Были у меня связи, возможности были. Лежи спокойно, ты мне уже надоела.

— Дядя, — помолчав немного, не вытерпела Катя, — вы, что, в органах работали?

— Лежи тихо, болтунья! — оборвал её дядя. — Какие тебе ещё органы? Я, что, похож на следователя?.. А если ты ещё будешь ко мне приставать, то я тебя выставлю в соседнюю комнату.

…Катины пытливые расспросы, очевидно, встревожили его. Через день, когда они гуляли по берегу моря, он спросил Катю, хочет ли она вообще возвращаться домой.

Катя задумалась. Нет, этого она не хотела. После всего, что случилось, Валентинин муж, наверно, пристрелит её. Но и оставаться с дядей, который всё время от Кати что-то скрывал и прятал, ей тоже не очень хотелось.

И дядя, очевидно, понял это. Он сказал Кате, что так как она ему с первого же раза понравилась, то, если Катя не хочет возвращаться домой, он отвезёт её в Новороссийск и отдаст в школу МВД.

Катя никогда не слышала о такой школе. Тогда дядя объяснил ей, что есть специальная милицейская школа, куда принимают мальчиков и девочек лет четырнадцати-пятнадцати. Там же, при школе, они живут, учатся, их обучают всем необходимым навыкам: метко стрелять, драться, вести наблюдение и уходить от погони, а потом, кто умён, может дослужиться и до полковника.

Катя представила новенькую, с иголочки, милицейскую форму с синей пилоткой, значок «МВД» и чёрный блестящий табельный пистолет… сердце её болезненно и радостно сжалось. «За что? — думала она. — И ради чего же вот этот непонятный и даже какой-то подозрительный человек заботится обо мне и хочет сделать для меня такое хорошее дело?»

— А вы? — тихо спросила Катя. — Вы тоже будете жить в Новороссийске?

— Нет, — ответил дядя. — Разве я тебе не говорил, что я живу в Смоленске, заведую отделом народного образования и занимаюсь научной работой?

«Не беда! — подумала Катя. — Ну и пускай в Смоленске. Так, может быть, даже лучше. А то вдруг приехал бы в Новороссийск ненавистный старик Яков, — вот тебе, глядишь, и пропала опять вся научная работа!»

Щёки у Кати горели, и она была взволнована. «Проживу одна, — думала Катя. — Начну всё заново. Буду учиться. Буду стараться. Вырасту скоро. Надену синюю форму… Вот я иду по улице, и мальчишки смотрят на меня внимательно, с восхищением. Я буду охранять честных людей от преступников, буду помогать тем, кто попал в беду, тем, кому трудно. Я буду хорошим милиционером, или, как ещё говорят, „хорошим ментом“.»