Банкет в честь Тиллотсона - [6]

Старик надреснуто засмеялся – как старый дребезжащий звонок, подумал Споуд. Звонок, который хрипло надрывается в старинном доме, в комнате прислуги.

– И очень скоро, – продолжал мистер Тиллотсон, – я опять начну писать. Ах, мистер Споуд, мне на удивление везет, я верю в свое счастье, я верую в него. Ведь, если разобраться, что такое счастье? Всего-навсего другое обозначение понятия Провидение, несмотря на «Происхождение видов» и все такое прочее. Тысячу раз прав был Поэт-лауреат, когда сказал, что в честном сомнении гораздо больше веры, чем… одним словом… как бы вам сказать… Я рассматриваю вас, мистер Споуд, как посланца Провидения. Ваше появление стало поворотным пунктом в моей жизни, ознаменовало собой начало новой эры. Знаете, что я сделаю, когда мое материальное положение поправится? Заведу себе ежа.

– Заведете себе ежа, мистер Тиллотсон?

– Да, чтобы избавиться от тараканов. Еж – лучшее средство от этих насекомых. Он будет пожирать их, пока его не стошнит, пока он не объестся и не лопнет. Это, кстати сказать, напомнило мне одну мою шутку: мой бедный учитель Хейдон готовил эскиз фресок для нового здания парламента[37], и я предложил ему изобразить короля Иоанна, который умирает, объевшись устрицами[38]. Я сказал тогда, что это важнейшее событие в истории английской демократии, классический пример вмешательства Провидения, устранившего тирана.

Мистер Тиллотсон снова рассмеялся – маленький колокольчик в доме, где больше никто не живет: рука призрака дергает шнур в гостиной, и на тихое дребезжание звонка спешит лакейфантом.

– Я до сих пор помню его смех – раскатистый, величественный, заразительный. Но его эскиз отвергли, и это стало для него чудовищным потрясением, роковым ударом, первой и главной причиной его самоубийства.

Мистер Тиллотсон замолчал. Воцарилась долгая тишина. Споуд, сам не зная почему, почувствовал вдруг неизъяснимую симпатию к своему собеседнику, такому дряхлому и хрупкому телом, стоявшему одной ногой в могиле, но душой бодрому, полному жизни. Ему вдруг стало стыдно за себя, он застеснялся своей молодости и бойкости. Он ощутил себя мальчишкой, пугающим птиц трещоткой. Он и впрямь слишком много трещал, размахивал руками, тратил время и энергию на какую-то полную чушь, а что касается птиц, которых он отпугивал, не давал им свить гнездо в его душе, так то были удивительные создания с огромными широкими крыльями – прекрасные мысли, чувства, убеждения, что посещают людей, познавших высокую прелесть жизни покойной и уединенной. Он же любыми способами отпугивал этих благостных посланцев. Внутренний мир старика с его ежами и честными сомнениями напоминал Споуду чудесную тихую полянку, куда охотно слетались прекрасные стаи непуганых белокрылых существ. Ему вдруг стало мучительно стыдно. А может быть, попробовать изменить свою жизнь, пока не поздно? Хорошо бы уверовать – только возможно ли это, не бредовая ли это затея?

– Ежа достать несложно, – сказал он. – Они наверняка есть сейчас в продаже у Уитли.

Перед самым уходом Споуд сделал открытие, которое весьма его огорчило. Выяснилось, что у Тиллотсона не было выходного костюма. Времени оставалось слишком мало, чтобы можно было успеть что-то сшить, да, кроме того, был ли смысл в таких больших расходах?

– Нам придется у кого-то одолжить костюм, мистер Тиллотсон, – сказал он. – Жаль, что я об этом не подумал раньше.

– Одолжить костюм? – переспросил мистер Тиллотсон, заметно приуныв от огорчительной новости. – Господи, какой кошмар!

Споуд умчался держать совет с лордом Баджери, который на удивление быстро сообразил, что надлежит предпринять. «Позовите-ка ко мне Борхема!» – приказал он лакею, явившемуся на его звонок.

Борхем был одним из тех дряхлых дворецких, что обитают в домах знатных фамилий, переживая поколение за поколением. Ему было уже сильно за восемьдесят, годы иссушили и согнули его.

– Все старики примерно одной комплекции, – изрек лорд Баджери. – А, вот и он. Послушайте, Борхем, нет ли у вас лишнего вечернего костюма?

– Да, милорд, у меня есть старый костюм, который я не носил с… дай Бог памяти… с тысяча девятьсот седьмого или восьмого года.

– Это как раз то, что надо. Я был бы чрезвычайно признателен вам, Борхем, если бы вы могли одолжить его на один день мистеру Споуду.

Старик удалился и вскоре вернулся – через руку у него был переброшен старый-престарый черный костюм. Борхем поднял брюки и пиджак для всеобщего обозрения. При свете дня они являли собой весьма жалкое зрелище.

– Вы просто не можете себе представить, – проворчал он Споуду, – как легко испачкать одежду едой. Чуть что – и появляется пятно. И это при всей аккуратности, сэр! При всей аккуратности.

– Вы правы, – сочувственно отозвался Споуд.

– При всей аккуратности, сэр!

– Ничего, при искусственном освещении костюм будет выглядеть прилично.

– Очень даже прилично, – согласился лорд Баджери. – Благодарю вас, Борхем. Вы получите костюм назад в четверг.

– Как вам будет угодно, милорд, как вам будет угодно, – отозвался старик и, откланявшись, удалился.

В день великого события Споуд явился к мистеру Тиллотсону со свертком, в котором находились отставной парадный костюм Борхема и все необходимые дополнения в виде рубашки, воротничка и так далее. Темнота и слабое зрение Тиллотсона сделали свое дело: старик не обратил внимания на изъяны в праздничном наряде. Он вообще находился в состоянии крайнего нервного возбуждения. Ему хотелось немедленно начать одеваться – несмотря на то что было всего-навсего три часа, и Споуду пришлось потратить немало усилий, чтобы охладить его пыл.