Бандиты. Книга 1. Красные и Белые - [28]

Дом выгорел почти полностью, остались только пара столбов и печная труба, вокруг которой ходит маленький ребенок, лет четырех-пяти, бесштанный, чумазый, и не разобрать — парень или девка. Ходит и равнодушно, будто со сна, зовет: «Ма! Ма!» Чуть поодаль валяются обгорелые кости, и Богдан понимает, что это — сгоревшая мать. Богдан пытается взять ребенка на руки, но тот убегает, потом возвращается к трубе и снова кружит и зовет мать равнодушным, сумасшедшим голосом.

Рядом ржет конь, Богдан оглядывается и видит своих головорезов. Они ждут его, на конях — мешки с добром. Это они спалили дом.

Почувствовав холод в груди, Богдан смотрит на себя и видит огромную кровоточащую дыру, через которую с завыванием пролетает ветер…

Богдан проснулся весь в поту, с бешено колотящимся сердцем. На улице была ночь, слышался пьяный храп головорезов, но не он разбудил Богдана, а жгучий холод на груди. Петух!

Богдан вскочил, пошел к двери, переступая через штаны, сапоги и портупеи. В печной трубе выл ветер, хлопала отворившаяся ставня, и чувство тревоги не покидало, несмотря на то, что сон растаял.

Богдан прислушался к звукам ночи, но ничего подозрительного не почуял.

Внезапно раздался скрип двери: кто-то вышел из нужника. Через минуту, словно белое облако, во двор вплыла Мария, в шали поверх ночной рубашки, держа в руке керосинку. Богдан подумал: а что ей мешало войти в комнату, поднять с пола маузер и продырявить башку каждому из спящих головорезов? Ведь сам он, окажись на ее месте, поступил бы именно так. А как же иначе? Явились вооруженные люди, выгнали из дому жить в баню, заставляют себя кормить, поить, обстирывать. Как бы щедро они ни платили за постой, терпеть в доме гостей, которые не хотят уходить по своей воле, нормальный человек не будет.

Разница в том, что Богдан, несмотря на трусливую фамилию, не боится. А самое большее, что могут сделать хозяева…

В голове у Богдана стало ясно и чисто. Он понял, что натворила Машка.

— Стой! — приказал он.

Машка послушно замерла на месте.

Богдан подошел к ней, заглянул в глаза.

— Где кони?

— В стойле.

— Пойдем, посмотрим.

Машка повернулась и пошла к хлеву, равнодушная к суровому тону Богдана. Может, спросонья не понимала, что происходит? Хотя холод в груди и ясность в голове подсказывали — она не боится, она… устала?

Как и ожидал Богдан, в стойле не хватало жеребца — Серегиного.

— Где конь?

— Нету, — ответила равнодушно Машка.

— А куда девала?

— Отдала.

— Кому?!

— Не ори. Не знаю, кому. Попросил лошадь, я и дала.

— Алпамыска у тебя тоже кое-что просил, чего ж не дала?

— У него просилка маленькая.

Богдан что было сил ударил Машку в лицо.

— Говори, кому отдала коня?

— А если не скажу? — дерзко оскалилась Машка кровавым ртом.

Богдан затолкал Машку в хлев, взял дрын потолще и запер дверь в бане, чтобы хозяева не вздумали глупостей наделать.

Жаль, что Петух не объяснял человеческие поступки. Богдан мог предугадать шаги противника. Играть с ним в карты или другие игры было бесполезно — даже с закрытыми глазами он чувствовал, что нужно делать. А вот понять, почему люди делают то, что они делают, Петух не мог. Почему дядь-Сила не бросил Богдана там, во взбунтовавшейся деревне, а потащил его за собой? Чего он ждал от молоденького красноармейца? Неужели не предчувствовал, что баба, запершая их в бане, собирается предать их?

Видимо, люди все делают по злобе и в сердцах. Что ж, и Богдан таков.

Серега и Алпамыс никак не хотели просыпаться, брыкались, огрызались, но ушат холодной воды их моментально взбодрил.

— Алпамыс, тебе Машка нравится? Она в хлеву, тебя дожидается.

Повторять дважды не пришлось, только ветер из распахнутой двери пролетел по комнате. Через минуту из хлева раздались Машкины крики. Серега посмотрел на главаря: что случилось?

— Сдали нас, — ответил Богдан. — И жеребчика твоего угнали.

Известие о жеребце Серегу сильно расстроило. Он схватил бутылку самогона и пошел прочь из дому. Вскоре Машкины крики превратились в звериный вой.

Богдан спокойно оделся при свете «летучей мыши», взял наган и пошел к бане.

Хозяева колотили в дверь.

— Неблагодарная ты тварь, Дормидонт, — сказал Богдан, разбив окошко. — Потерпел бы еще немного — мы бы сами ушли. Но шибко ты, видать, гордый. Ну и гори со своей гордостью синим пламенем.

С этими словами он разбил керосинку о стену бани. Огонь вспыхнул, на мгновение как будто погас, но тут же очнулся и вгрызся в сухую древесину.

— Держи, — Богдан бросил наган в окошко. — Я не зверь, не хотите мучиться — не мучайтесь.

Проклятий и просьб о пощаде он слушать не стал. Наслушался, хватит.

В хлеву уже все закончилось. Машка валялась в куче навоза с вилами в брюхе. Головорезы седлали лошадей. Двух — на троих. Два коня на троих бандитов никак не делились.

Богдан не выбирал и сразу пристрелил Алпамыса.

— Ты чего? — испугался Серега и схватился за револьвер.

— Тут всего два коня. Как ты думал ехать, на корове, что ли?

Серега испуганно смотрел на труп Алпамыса, который только что был жив и полон желаний.

— Или я ошибся и нужно было тебя шмалять? — уточнил Богдан.

На лице Сереги отразилась мучительная работа мысли, после чего он согласился, что своя рубашка ближе к телу.