Банда профессора Перри Хименса - [8]

И он вылетел в Кейптаун. Суд был справедлив. Никаких расовых предрассудков. И французу, белому, и итальянцу, желтому, дали поровну, по 15 лет. Должна, судя по речи прокурора Согхеке, подтвердиться и вторая цифра, приведенная Брюс Дженки.

Сейчас разбирали дело Кэти Орен, гражданки США, пособницы террористов. Распихав толпившихся в проходе, Дик, то есть Артур Дюрант, протиснулся к самой кафедре, с которой вещал прокурор. Бесцеремонно сунул тому под нос свой микрофон на длинной никелированной ручке. Согхеке недовольно покосился, прервав свою речь, собираясь отдать, видимо, распоряжение, чтобы вывели из зала «посторонних», но, углядев на лацкане пиджака вновь прибывшего молодого корреспондента, — одетого с иголочки, по последней парижской моде, как обычно одевается и их президент X. Тоба, когда принимает иностранных послов, светящую бирку — «США, репортер Артур Дюрант, радиостанция «Вуман» — осекся, полез за платочком, вытер вспотевшую лысину.

Воспользовавшись паузой, Артур Дюрант задал прокурору несколько простых вопросов. Тот ответил на них, еще раз повторил свои же слова, произнесенные ранее:

— У нас давно покончено с апартеидом. И суд у нас, вы в этом и сами могли убедиться, мистер Дюрант, самый справедливый. Для нашей Фемиды что белый, что цветной, что черный — все равны перед законом. И мы не потерпим никакого терроризма у себя в стране.

Дик во всем почти соглашался с прокурором, говорил, что терроризм — это позор не только Африки, но и Америки, что терроризм нужно искоренять сообща, всем миром, и что он, без сомнения, выразит здесь взгляды всех честных граждан США, потребовав, чтобы суд Кейптауна по всей строгости законов их страны наказал виновных.

Кэти таращила на Дика свои покрасневшие от слёз глаза, сжимала кулачки, вскакивала со скамейки, готовясь как кенгуру перепрыгнуть через заградительный барьер и разорвать на кусочки этого типа, этого репортеришку Артура Дюранта, — интересно, с чего это он так вырядился и так себя назвал, — исцарапать ему всю его нагловатую рожицу. И этого типа, этого фарисея, этого хамелеона и обманщика — как ей недавно казалось — она любила?…

Но тут, ее ухажер, теперешний Артур Дюрант, притворился глухим. Он не слышал покашливаний Кати, ее вздохов. Он все подсовывал и подсовывал прокурору под нос свой идиотский старинный микрофон на длинной никелированной ручке. И у Согхеке будто открылось второе дыхание, будто возникла какая‑то новая версия, будто он недавно и не собирался заканчивать свою речь обвинительным приговором — он как бы пошел на новый круг, проявляя удивительные способности в риторике. Теперь уже Согхеке утверждал, что эта хрупкая девушка, гражданка США, оказавшись на скамье для подсудимых, была втянута в банду помимо своей воли. И посчитав, видимо, что этого мало, что эти доводы неубедительны, тут же выдвинул свою новую версию, обвинив во всех грехах социалистическую партию «Умконто ве сизве»[4], ее левацкое крыло, не раз устраивающее подобные демонстрации и митинги, выражая, таким образом, оппозиционное отношение к правительству.

Заполнившие галерку студенты, набившиеся туда как сельдь в бочке, засвистели, затопали ногами, размахивая плакатами. Передние же ряды, где разместились преуспевающие бизнесмены и нувориши, дружно захлопали в ладоши. Прокурор выжидал тишины. И тут вдруг в зал вбежал клерк‑негр в белоснежной рубашке и таких же штанах — и выкрикнул: «Бвана репортера Дюранта вызывает Нью‑Йорк!»

Звонил Перри Хименс. Профессор, глядя поверх головы Дика, просил, чтобы тот немедленно возвращался в Штаты, нужно срочно ехать в командировку. Срываются сроки выполнения ответственных работ по одному из дорогостоящих контрактов. Еще он задал несколько вопросов по ходу судебного процесса, потом начал что‑то говорить о своем сочувствии, о том, что он будет молиться богу, чтобы все закончилось удачно для Кэти Орен. На это тевидное рандеву ушло пять минут.

Когда Дик вернулся в зал, прокурор успел уже поменять свое мнение, успел уже перестроить свою речь и сейчас требовал приговорить террористку к 5 годам лишения свободы.

И эта цифра, увы, молодому влюбленному, Дику Ричардсону, опять же показалась слишком большой. Он снова ринулся к кафедре и опять подсунул прокурору под нос свой микрофон на длинной никелированной ручке, опять начал задавать прокурору вопросы, смущаясь и краснея.

Заканчивая свою речь, Согхеке договорился до того, что эта «невинная овечка» — он указал на Кэти; та смотрела не на прокурора, а на Дика, вытаращив вопрошающие и заблестевшие радостно глазки — была, по его твердому убеждению, лишь случайной зрительницей среди демонстрантов и арестована полицией по ошибке.

Пыхтя и отдуваясь, прокурор сошел с кафедры и потопал к пуленепробиваемой стеклянной перегородке, никак собираясь поцеловать ручку такой очаровательной мисс и высказать свои наилучшие пожелания.

Артур Дюрант не отставал от прокурора, громко высмеивал его речь, выражая свое недоумение, мол, как же так, суд должен быть справедливым, у себя дома, в Америке, они не терпят террористов, что будь он сам здешним прокурором, то приговорил бы эту Кэти Орен как минимум к 30 годам тюрьмы. Согхеке растерянно оборачивался к нему, кротко улыбался, вытирал пот с лысины, что‑то напевал тихо, что‑то национальное.