Бамбино - [2]

— Врешь! Врешь! Врешь! — выхаркивал монсеньор Лоран, свирепея с каждым ударом.

Потом он, видимо, устал, бросил кнут, вытер шею платком и поехал прочь.

Ахмед долго лежал в траве, не в силах пошевелиться, потом он встал на четвереньки и пополз к ручью. Там он умылся, обтер холодной водой руки, ноги, плечи. Встал. Потом опять прилег. Он так и не выгнал стадо снова в луга. Отлеживался, ждал, когда боль немного поутихнет.

К вечеру Ахмед собрал овец и погнал их к коралю. В хозяйском доме было тихо. Ахмед пробрался к сарайчику и рано лег спать.

А на следующее утро, как обычно, он открыл тяжелые ворота кораля.

— Эгей! — кричал он. — Поворачивайтесь!

Тоненький, загорелый, быстрый, он легко управлялся с большой отарой. Овцы поднимались ему навстречу, выходили из загона.

Ахмед повел стадо обычной дорогой, но, когда пришло время поворачивать в луга и овцы потянулись на привычное место, Ахмед вдруг забежал сбоку, неистово завертел кнутом и погнал стадо вперед, по дороге. Еще несколько раз овцы пытались свернуть в сторону, но неумолимый кнут встречал их со всех сторон.

Все ближе и ближе подходила кромка леса, а вместе с ней надвигались и горы. После полудня в первой попавшейся роще Ахмед дал овцам отдохнуть, но через полчаса вновь поднял их и погнал в сторону леса. Когда солнце стало приближаться к закату, стадо подошло к опушке. Впереди, как часовые, стояли тамариски, а дальше сплошной стеной возвышались толстые стволы пробкового дерева. В лесу было уже сумеречно, но лучи солнца еще пробивали толстую листву.

— Эгей! Эгей! — закричал Ахмед. Стадо медленно вошло в лес и двинулось вперед, растекаясь между деревьями. Здесь было намного труднее. Ахмед вертелся юлой, щелкал кнутом, кричал, потом останавливался, поглядывал на пробивающиеся косые солнечные лучи, проверял, не сбился ли с пути. Потом снова начинал обегать стадо.

Наконец стало темно, и Ахмед остановил стадо.

— Ну, ложись же, ложись, — толкал он в бок то одну овцу, то другую. Вслед за первыми улеглись и остальные. Наступила ночь.

Ахмед примостился около одной из овец, зарылся в ее теплую шубу и скоро задремал. Он был совершенно спокоен: искать будут в долине, в лес сунуться побоятся. Жалко мать, но она поймет.

С первыми лучами солнца Ахмед снова двинулся в путь. Теперь солнце светило ему в спину. Он часто останавливался и кричал:

— Эй-ей! Эй-ей!

Но лес хранил молчание. Дважды он делал привал и вновь оглашал воздух долгими криками. И вот, когда наконец Ахмед стал понемногу отчаиваться — а туда ли он идет и что же ему теперь делать со своими овцами и куда податься, — на его плечо вдруг легла рука.

— Ты что кричишь?

Перед ним стоял человек. Он был совсем обыкновенный, но Ахмед не отрывал от него глаз: на груди у незнакомца висел новенький пистолет-автомат с матовым черным дулом и ярко-желтой рукояткой.

— Вы партизан?

— Ну, партизан, — улыбаясь, сказал незнакомец.

— Я вам жратву пригнал, — сказал он, указывая на овец, — хозяина моего, монсеньора Лорана.

Прошло несколько месяцев. Неподалеку от алжирской границы в тунисском городке Дуар Уот открылась первая школа для детей бойцов национально-освободительной армии Алжира. Школа разместилась в старом полуразрушенном замке, обитатели которого проходили в последний раз по его комнатам сто пятьдесят лет тому назад. Его стены совсем развалились. Ночью через отверстия в крыше были видны звезды, а когда из пустыни дули ветры, то они пронизывали замок насквозь.

Здесь были и классы, и общежитие. В одном из залов разместилась спальня с кроватями, застланными грубошерстными, колючими одеялами, в другом находилась столовая: здесь выдавали на обед горсть бобов и чистую свежую воду. В большой комнате бокового придела расположились классы первой ступени. Педагог — он сам недавно с оружием в руках дрался с французами и был ранен — выводил мелом на каменной стене большие буквы: «Алжир будет свободным!»

Ахмед Белькасем сидел за первым столом и тщательно копировал буквы на бумаге. Бумага была неудобна для письма — старые французские газеты, но это, в общем-то, не имело большого значения. Ахмед улыбался. Это был первый урок в его жизни.

Бамбино

Волны шли высокие и яростные. Они с силой били в камни, ограждающие со всех сторон бухту, вставали перед ними на дыбы в облаке белой пены, а потом, нелегко переваливаясь, соскальзывали в спокойную голубую воду и через минуту, как побитые псы, лизали прибрежную гальку. Средиземное море штормило, а здесь, за этой естественной каменной оградой, царил мир спокойствия и красоты. Было жарко. В воздухе пахло жасмином и свежими водорослями. Цветы олеандров отражались в волнующейся воде причудливыми формами. Ровные ряды пальм подходили вплотную к открытым галереям прибрежного ресторана. Полунагие, уставшие от солнца люди лежали неподвижно под широкими разноцветными тентами пляжа. Иногда то один, то другой поднимал руку и кричал:

— Эй, оранжату сюда!

И тут же навстречу поднятой руке устремлялась маленькая детская фигурка с большой не по росту корзиной в руке.

— К вашим услугам, синьор. — И чуть позже: — Благодарю вас, синьор, это мой долг.