Бальзак - [33]

* * *

После встречи Бальзака с Евой Ганской жизнь его стала, можно сказать, однообразной в том смысле, что происходившее вокруг ничего в ней не меняло. То была очень наполненная, даже утомительная жизнь, но ограниченная несколькими простыми обстоятельствами. Он мечтал жить с Эвелиной, но приходилось ждать, когда она станет вдовой. К тому же, чтобы быть достойным её и в нужный момент предложить ей тот образ жизни, которого она заслуживала, ему надо было избавиться от долгов. Он не сомневался, что после этого его писательский труд принесет ему богатство и славу.

«У каждого наступает возраст, когда от жизни остаётся только привычка, которой следуют, предпочитая то или иное окружение, — говорил его Гобсек, — и тогда счастье состоит в применении наших способностей к обстоятельствам». Изречение старого ростовщика во многом подходит к последним пятнадцати годам жизни самого Бальзака. В них были Ева, постоянная нехватка денег, романы, которые требовалось написать к сроку, кредиторы, которых приходилось кормить обещаниями или бегать от них. Больше ничего из ряда вон выходящего за всё это время с ним не происходило. С одной стороны — мечты о состоянии, о блестящей женитьбе, о солидном и прочном общественном положении. С другой — реальная повседневность, беспрерывный труд, правка гранок, договоры на книги, борьба за театральные постановки, за благоприятные отзывы в печати, за выгодные издания.

Друзья и современники по-разному описывали Бальзака той поры. То он в весёлом расположении духа с нарочитым шиком играет роль денди. Многие говорили о его дурном вкусе, поминали его знаменитую трость с набалдашником, инкрустированным бирюзой, которая обошлась ему в 700 франков, его костюмы от Бисона, самого модного парижского портного тех лет. В таком наряде он был похож на расписное пасхальное яйцо. Он любил пустить пыль в глаза, полагая, что для того, чтобы общество тебя признало, не следует выглядеть человеком, стеснённым в средствах. Такой довольный жизнью, радушный, полный разнообразных замыслов Бальзак охотно общался с друзьями, слыл замечательным сотрапезником, мог за один присест управиться с сотней устриц и четырьмя бутылками вина, после чего был способен, удалившись в свой кабинет, писать два или три часа кряду.

Но помнят его и совсем другим — обременённым заботами и похожим на человека опустившегося. Книготорговец и издатель Верде, опубликовавший немалое число его произведений, пишет, как однажды видел Бальзака, прогуливавшегося по Парижу в темно-буром пальто, небрежно надетых чулках, в стоптанных ботинках, помятой шляпе, с многодневной щетиной. Большую известность получил его рабочий костюм — монашеский балахон из белой фланели, подпоясанный верёвкой. Во всём, что относилось к работе, он был маниакально аккуратен. Перья, его монашеское облачение, стопки бумаги — всё у него было в безупречном порядке и на положенном месте. Словом, он был попеременно то монахом, то франтом и гурманом, жил крайностями. Было в нём что-то от Рабле — писателя, занимавшего почётное место в его собственном литературном пантеоне.

Всех поражала творческая мощь, исходившая от этого невысокого, заметно полнеющего человека. Впрочем, полнота была ему к лицу Громкий смех, простодушие, даже недостаток чувства меры уживались в нём с надёжностью крестьянина его родной Турени. Он был французом с берегов Луары. Тому, кто знаком с той местностью, это говорит о многом. Французская литература, сосредоточенная в Париже, где авторы искали и находили успех и славу, непрестанно подпитывалась провинцией. Провинциалы Рабле, Корнель, Дидро приезжали в столицу, чтобы получить свою долю почестей наряду с коренными парижанами Мольером, Вольтером, Анатолем Франсом. Без этого первоначального, полученного им от рождения субстрата, который уравновешивал его романтические грёзы и даже финансовые трудности, Бальзак мог бы лишиться рассудка. Но он сохранил психологический баланс. Это хорошо видно по его портрету с раскрытым воротом рубахи. На этом дагеротипе, исполненном в 1842 году Луи Огюстом Биссо (обычно его авторство приписывают Феликсу Надару), рука писателя гордо лежит на сердце, взгляд твёрд и полон мыслей, лоб пересечён одной вертикальной складкой. Чувствуется, что этот человек будет идти до конца во всём, что бы он ни предпринял. Без такой несокрушимой, исключительной крепости духа Бальзак не смог бы создать «Человеческую комедию». Он работал 15—16 часов в сутки, поглощая кофе в неимоверных дозах, разрываясь между главами романа-фельетона, которые надо было выдать к сроку, и правкой поступивших из типографии гранок. Эти знаменитые гранки, которые он находил нужным править до шести-семи раз, перелопачивая текст, что-то добавляя, что-то вымарывая, что-то меняя местами, для печатников были кошмаром и одновременно предметом восхищения. Мастеровые этой профессии, нередко жадные до знаний самоучки, всегда с большим уважением относятся к хорошо сделанной работе и будут вспоминать Бальзака до тех пор, пока просуществует сама их корпорация. По некоторым сведениям, печатники присутствовали на его похоронах.