Но вот наконец мы вошли в гавань. Ледоколы стали ломать лед в гавани и у ботопорта. Кое-как втянулись в док, имея под килем на пороге дока 1/2 фута воды. Конечно, в док вместе с нами вошли льдины, и нам пришлось их выталкивать шестами, что заняло также много времени.
Уже поздно ночью закрыли ботопорт и стали откачивать док. Конечно, нам всем не терпелось скорее осмотреть повреждения.
На другой день утром док окончательно был осушен. Спустившись в док, мы сперва молча созерцали наш бедный крейсер. Повреждения были ужасающие, превосходящие все наши ожидания. В носовой части крейсера была пробоина, в которую могла бы въехать тройка лошадей. Пробоина приходилась под минной каютой, содержимое которой вывалилось в море на риф у маяка Фаре, стоящего на северной оконечности Готланда. На правой скуле начиналась пробоина длиной 400 футов, шириной от одного до четырех футов. По левому борту, также на скуле, такого же вида рваная длинная пробоина длиной 56 футов. Днище крейсера оказалось все измятым и было волнистое, как бы гофрированное, с бесконечным количеством мелких дыр с наружной стороны, в наружной обшивке.
Первое, что пришлось делать, – это выгружать из пробоин камни, которых там было очень много.
Погода стояла очень холодная, с сильными ветрами, что очень затрудняло работу в доке. Рабочим приходилось греться у горнов, специально для этого поставленных. Невзирая на холода работа шла непрерывно – днем и ночью.
Корабельный инженер доковой дистанции считал, что на эту работу придется затратить не менее трех месяцев.
Как случилось, что крейсер за 8—10 часов хода мог иметь ошибку в счислении, приведшую к аварии, – я так и не узнал. К счастью, авария обошлась благополучно – ни командир крейсера, ни старший штурманский офицер не пострадали.
Стоя в доке, я пробыл на крейсере еще около месяца.
Однажды вечером меня вызвал старший офицер и сказал, что я откомандировываюсь в распоряжение Главного морского штаба и завтра утром должен туда явиться.
Я послал вестового заказать мне извозчика к первому поезду из Ораниенбаума в Петроград, распрощался с кают-компанией и сложил свой немногочисленный багаж. Рано утром я уже двигался в кибитке по льду в Ораниенбаум.
Приехав в Петроград, я отправился домой к своей матери и в девять часов утра был уже в штабе. Меня там ждали. Все бумаги были готовы, и заказан билет на поезд в Одессу.
Я был назначен на транспортную флотилию Черного моря, которой командовал вице-адмирал Хоменко.
В штабе мне сказали, что адмиралу послана телеграмма о моем выезде из Петрограда сегодня, вечерним поездом. Поезд отходил в восемь часов вечера. Даже одного дня не удалось пробыть дома.
* * *
Выше приведена выдержка из записок моего покойного друга, которого я знал по Морскому корпусу, некоторое время служил с ним (в период Первой мировой войны) в Транспортной флотилии Черного моря, где мы были комендантами транспортов, и наконец встретился с ним в Германии после окончания Второй мировой войны. Все эти долгие годы он служил в Советском флоте, многое пережил, видел, знал и перестрадал. Чудом оказался на Западе, жил под чужой фамилией и в результате оказался в Соединенных Штатах Америки, где и скончался.
Он просил меня никогда, ни при каких обстоятельствах его настоящую фамилию не упоминать. Боялся за близких. Насколько обоснована теперь эта предосторожность – не знаю, но волю его выполняю.