Баловень судьбы - [76]

А вот мой локатор работает лучше всего в Нормандии. Когда я бегу по дороге, проходящей по оврагу и рощицам, окружающим мой дом, то пребываю в состоянии необыкновенной бодрости, какое не посещает меня ни в какой другой части света. Именно в эти минуты я улавливаю больше всего информации, мне приходит в голову больше всего светлых мыслей, берущихся невесть откуда. На Лазурном берегу, например, я не могу поймать абсолютно ничего, равным образом как и на всем Юге Франции и в теплых странах мира. Тогда как в северной части земного шара я готов к приему посланий. В Париже или, например, в Нью-Йорке. Но именно в Нормандии мой персональный локатор работает во всю мощь. Когда я иду по некоторым местам, волны становятся кристально ясными и я улавливаю идеи стопроцентно. Мне кажется, что, если люди вдруг начинают чувствовать себя особенно хорошо в каком-то месте, это значит, что как раз здесь больше, чем где-либо, они сталкиваются с проникновением в них мира иррационального. Инстинкт подсказывает им, даже если их сознание не всегда… осознает это. И именно там и тогда они принимают самые правильные решения. Это тем более касается тех, кто причастен к творчеству. Пикассо писал в Валлорисе, Вуди Аллен снимает в Нью-Йорке. Место, где художник живет и работает, определяет его творчество. И выбирают эти места его локаторы. Мои предпочли однажды Нормандию. Я снимаю так же, как бегаю, — в определенном ритме. Моя постоянная потребность к самоочищению и придает моим фильмам, как мне кажется, характерный оптимизм, замешанный на объективности. Но я боюсь, что однажды наступит момент, когда мне не достанет выносливости, здоровья и сил, чтобы снимать требующее такой физической подготовки кино. И я еще не знаю, что мне предстоит сделать, если это случится.

Всегда внимательнейшим образом наблюдая за природой, я не устаю восхищаться совершенством того ее продукта, который называется медом. И если исходить из того, что нечто совершенное может стать плодом творения лишь совершенного разума, то легко заключить, что пчела — наиболее совершенный организм среди всех прочих живых существ. Почему бы тогда не допустить, что пчелы, жившие во времена Иисуса Христа, инстинктивно собрали, как нектар, его кровь в момент распятия, чтобы сохранить и передать новым поколениям людей свойства этого необыкновенного человека, в котором так нуждался мир… Эта гипотеза — чистый плод моего воображения, ей нет подтверждения ни в одной легенде, но все же она и соблазнительна и — правдоподобна. В моем новом фильме события длятся в течение двух тысячелетий, а Иисус реинкарнируется в Цыгана, принявшего облик Жерара Ланвэна. Фильм этот в чем-то похож на меня самого: я получил воспитание, в котором соединились иудейская и христианская культуры, и на основе этого синтеза я и развивал все самые дорогие моему сердцу идеи и темы. Желая как следует разобраться во всем, что связано с происхождением мира, сменой времен и эволюцией Вселенной, я отправился в Квебек за консультацией к астрофизику Хьюберту Ривзу. Этот ученый, с которым я подолгу беседовал, оказал весьма заметное влияние на замысел фильма «Вот так история».

Возможно, эта картина сделана с чересчур большой претензией, что затрудняет ее понимание. Она больше, чем какой-либо другой из моих фильмов, создавалась по наитию. Я снимал ее, подчиняясь не разуму, не логике размышлений, но, напротив, целиком отдавшись моему подсознанию. Оно-то и является настоящим режиссером «Вот так истории». Подсознание и… инстинкт. В этом фильме заключена такая большая доля тайны, какой нет ни в одном другом моем произведении. Из-за чего я в известной мере упустил его. Но именно потому же он необъяснимым образом поразил и задел за живое такое количество людей, что я не перестаю этому удивляться. С точки зрения коммерческой «Вот так история» — безусловно, провальная работа. Но зато для многих зрителей она очень быстро стала настоящим культовым фильмом. Не проходит и недели, чтобы хоть один человек не сказал мне, что это — его любимая картина, что он (она) видел(а) ее десять, двадцать, сто раз! Что он (она) советует посмотреть ее всем, кого знает или встречает. В этом есть что-то необъяснимое, что меня радует и поражает. Я вложил столько себя самого в этот фильм, и я еще настолько не могу от него отойти, что пока не чувствую себя способным судить о нем объективно. По правде говоря, я думаю, что истинное суждение о нем вынесет лишь время. Что это — барахло или настоящий большой фильм? Я заранее соглашаюсь с его мнением, зная, что однажды сам стану своим самым суровым критиком. Тем не менее, возможно, одного отзыва о «Вот так истории» будет достаточно, чтобы оправдать по крайней мере существование этой картины и уверить меня, что я не ошибся, создав ее.

В Лос-Анджелесе, куда я отправился представлять другой мой фильм в рамках Недели французского кино, я выступал перед двухтысячной аудиторией. Неожиданно одна женщина обратилась ко мне:

— Господин Лелуш, я давно хотела поблагодарить вас за фильм «Вот так история». Если бы не он, я бы умерла.

Я застыл от изумления, так же как и все, кто присутствовал в зале.