Баллада о сломанном носе - [19]

Но теперь все позади, я сижу перед телевизором с вправленным носом, заклеенным пластырем. Под обоими глазами фиолетовые синяки. Кажется, будто всю голову раздуло. Во всяком случае, череп для моей распухшей физиономии определенно сделался тесноват.

— Тебе, наверное, придется пропустить несколько тренировок, — говорит мама.

— Наверное.

— Снять объявления об уборке?

— Нет. Я же не руку или ногу сломал, а всего лишь нос.

Мама улыбается.

— Ты всегда такой оптимист, малыш. Можно я пройдусь немного сегодня вечером?

— Сегодня?

— Я рано вернусь. Обещаю. Честно-честно, я ненадолго. Но, если ты не хочешь, я останусь. Пойду, только если ты меня отпустишь.

Я смотрю на маму. Она склонила голову набок и улыбается мне. На самом деле мне не хочется, чтобы она уходила.

— Ладно.

— Спасибо, Барт. Я совсем-совсем ненадолго. Надо немного подышать. Здесь иногда становится так душно… — Большое мамино тело слегка колыхнулось.

— Понимаю.

Такое чувство, будто кто-то безостановочно прыгает по моему лицу. Мама дала мне немного парацетамола, но это мало помогает против слоновьих бегов по моей физиономии. Трудно сосредоточиться даже на самых идиотских телевизионных программах. Надеюсь, я не стану кретином…

Мама тихо прокрадывается к дверям и уходит. Я выключаю телек. Лежать хуже, чем сидеть.

В понедельник — теперь уже совершенно официально — я откажусь от выступления на летнем празднике. Все равно я не собирался там петь. Расскажу, что носовые пазухи, как и все лицо, у меня так отекли, что голос нещадно срывается и способен вызвать у публики только ушное кровотечение. А потом многозначительно посмотрю на Августа, чтобы все поняли, что мое выступление сорвал именно он.

Я проверяю голос. Из горла вырывается ясный, прекрасный звук. Без малейшей дрожи. Ничьи уши от такого в трубочку не свернутся. Но долго петь я не могу. Голова страшно тяжелеет.

Я опять включаю телевизор и пытаюсь смотреть комедию, в которой записанные на пленку взрывы гомерического хохота звучат в совершенно неподходящих местах. Зато в новостных передачах — сплошь известия о трагедиях.

Сон потихоньку одолевает меня, но тут в дверь звонят. Я подхожу к глазку и вижу типа, пришедшего мне на помощь.

— Ну, как дела? — спрашивает он, когда я открываю.

— Болит немного, — отвечаю я и словно чего-то жду. Потом спрашиваю: — Зайдете?

— Мать дома?

— Нет.

Потом он стоит посреди комнаты и оглядывается. На вид сплошные кожа да кости, несколько зубов явно нуждаются в услугах стоматолога.

— Меня зовут Барт, — говорю я, не протягивая руки. — А вас?

— Гейр.

— Вас тут разыскивали на днях…

— Ну да… я такой — исчезающий. Фьють — и меня нет, и никто не найдет. Это обычно случается, если я кому-нибудь задолжал.

— Я сказал, что вы умерли.

— Ха-ха. Круто! Слухи о моей смерти оказались несколько преждевременными…

Гейр падает на диван и несколько раз меняет позу. Руками потирает ноги выше колена. Я сажусь на свою кровать.

— Чего это он на тебя наехал, а? — спрашивает Гейр.

— Я ударил первым… Вернее, пытался ударить. Хожу на бокс, но до сих пор не начал драться.

— Бокс — это страшно круто. Во всяком случае, когда смотришь… типа, когда умеют. Тебя вырубили на раз. Ты чего защите не обучился, а?

— Обучился, просто не успел включить.

— Смотри, — говорит он и показывает на шрам под глазом. — Я тоже тормоз. Героин не придает ускорения… ха-ха!

— А что случилось?

— Сломал челюсть и еще кучу всего. Лежал в больнице несколько недель. Зато доза бесплатно, угу. Круто!

— Я имел в виду, кто с вами так?

— Должен был бабла. Это быстро приводит к разборкам. Я вообще часто должен.

Я начинаю беспокоиться, что скоро вернется мама. А она всегда против того, чтобы я общался с жильцами. Как будто я сразу же стану законченным наркотом, если перекинусь с ними парой слов. Мы беседуем совсем ничего, но я уже решил, что Гейр мне друг. Конечно, на него нельзя положиться, но он может заскакивать в гости — пока чего-нибудь не сопрет.

Гейр принялся рассказывать о своей молодости. Тогда он был обычным мальчиком, с обычными мечтами и без всяких преступных намерений. Наверное, это и называется «сбиться с правильного пути». Поначалу мне кажется, что в том, что с ним произошло, он винит всех и вся: плохих друзей, собственное невезение, полицию, родителей, слишком сильные наркотики, свою девушку…

— Но, знаешь, — говорит Гейр через некоторое время, — единственный, кто виноват в том, что я такой, какой есть, сижу-сейчас перед тобой, — это я сам. Дай покажу кое-что.

Он задирает штанину, под ней видна тощая икра в страшных шрамах. Я стараюсь не смотреть.

— Я не отвращение у тебя хочу вызвать. Только напугать. Это я сам себе сделал. Наверное, ты думаешь, я вовсе рехнутый. Нет, я совершенно в своем уме.

Гейр опускает штанину.

— А бросить вы не можете?

— Могу, Барт. Просто не получается.

Гейр — добрый человек, но на меня он действует угнетающе. Стоит в его жизни случиться чему-нибудь хорошему, как на него находит совершенный мрак, в котором все это хорошее исчезает. С Гейром лучше говорить об обычных вещах, а не о жизни, летящей к чертям, и не о нанесенных ею ранах. Вдруг, сказав, что ему пора, Гейр встает.