Баллада о Максе и Амели - [17]

Макс встал рядом со мной и тоже стал лакать воду. Затем мы стали есть. Каждый выбрал себе несколько кустов. Их тут для нас двоих было более чем достаточно. Хватило бы и на десять свор. Разве это не похоже на тот рай, в котором собака-мать и волк-отец стали жить вместе после установления мира?

Почему наша мама родила нас не в этом удивительном мире? Ягоды здесь сытнее, а вода приятнее. Даже птицы, кружащие над нами, – и те красивее. У них желтое оперение, и они, вместо того чтобы, подобно воронам, бросаться на мусорной свалке на нашу еду, щебечут радостные песни.

Одна из птиц уселась на веточке куста неподалеку от нас. Ее оперение было на брюшке и голове красным, как заходящее солнце, а во всех остальных местах – серым. Эта птица пахла свежим ветром и, казалось, была не из числа тех, которые, сделав в небе над нами несколько кругов, улетали куда-то в сторону.

Она наблюдала, как мы едим. Никаких других птиц с подобной внешностью поблизости видно не было. А может, она была разведчиком какой-то стаи, и ее отправили обследовать эту территорию?

Я съела виноград с трех кустов, но не полностью: до самых тоненьких веток с самыми маленькими виноградинами в верхней части кустов я своей мордочкой дотянуться не могла. Это удавалось только Максу, когда он приподнимался на задние лапы. Он, однако, сделал это только пару раз и затем заявил, что проще будет ходить от куста к кусту и поедать лишь те виноградины, которые свисают на уровне головы.

Когда мы, наконец, насытились, птица все еще наблюдала за нами. Я стала раздумывать над тем, как бы ее прогнать. Если я залаю, она, наверное, улетит прочь. Однако я для начала лишь сказала:

– Почему ты все время на нас глазеешь?

– Я жду, – ответила птица красивым певучим голосом, и я невольно задалась вопросом, каково бы это было, если бы моя сестричка Песня могла не завывать, а петь, как птица. Ее истории, видимо, стали бы еще более захватывающими.

Песня. Я ее уже никогда больше не увижу. И уже никогда больше не услышу ее историй. Кто еще когда-нибудь пропоет мне такие истории?

– И чего же ты ждешь? – вмешался в разговор Макс, откусывая еще несколько виноградин, от сока которых волосы у него на подбородке стали блестящими.

– Жду, когда у вас начнется понос, – весело сказала птица.

13

Я посмотрела на виноград. У меня что, и в самом деле от него начнется понос? Он ведь вообще-то был очень даже свежим и вкусным. Я, правда, съела очень много. А Макс еще больше. Он ведь покрупнее меня. Птице с красным брюшком охватившие меня сомнения, похоже, доставили большое удовольствие.

– Проваливай, – рявкнула я.

– А иначе что? – спросила птица.

– А иначе я тебя укушу!

– Вот как? – насмешливо чирикнула она и стала летать надо мной по кругу на такой высоте, на которой я не достала бы ее даже в прыжке. Я залаяла. Птица продолжала летать надо мной, не выказывая ни малейшего страха. Она была совсем не такой, как вороны, – меньше, симпатичнее и – самое главное – намного смелее их. Вороны улетали прочь уже оттого, что кто-то на них слегка цыкнул. А вот эта птица уселась на расстоянии всего лишь в несколько собачьих туловищ в стороне от нас на ветку одного из кустов. Если бы она меня так сильно не раздражала, я бы прониклась к ней уважением.

– Пойдем отсюда, – сказала я Максу.

Эта птица вряд ли последует за нами ради того, чтобы посмотреть, как у нас начнется понос. Да и откуда вообще пернатая тварь об этом знает? Может, она сама уже ела виноград, и у нее затем начинался понос? Если такое и бывало, то эта птица не могла знать наверняка, что понос от винограда бывает и у собак. Мы ведь совсем не такие, как птицы. Ни у одной собаки никогда не было перьев. Ни у одной собаки, кроме Пера, брата собаки-матери.

– Но скоро наступит ночь, – ответил Макс и показал мордой на солнце, медленно погружающееся где-то вдалеке в землю. – Или до моего дома уже недалеко? Если мы доберемся до него еще до наступления темноты, то сможем спать возле Лилли.

Я, по правде говоря, не могла себе даже представить, что люди возьмут к себе и меня: Макс ведь был симпатичным черным псом, а я – уродливой калекой. От меня пахло мусорной свалкой, и так от меня будет пахнуть, возможно, всегда. Я провела на мусорной свалке всю свою предыдущую жизнь, и мне не удалось бы избавиться от этого специфического запаха, даже если бы я целый сезон провалялась на куче винограда. Кроме того, я не имела ни малейшего представления о том, далеко ли мы находимся от дома хозяев Макса или близко. И какие бы насмешливые птицы здесь ни водились, спать в этом месте будет намного приятнее, чем на бесконечно длинном плоском камне. Там мы можем угодить под вонючие автомобили с сидящими в них людьми, а вот на этот холм они забраться не смогут. А еще один аргумент в пользу того, чтобы остаться здесь, заключался в том, что кусты здесь заслоняли от меня гору, ненавидящую саму себя.

– Мы остаемся здесь, – решительно сказала я.

– А где ваш дом? – спросила птица.

– Тебя это не касается, – сердито рявкнула я.

Ей не следовало знать, что у меня вообще-то нет никакого плана насчет того, как я отведу Макса домой. А еще мне не хотелось, чтобы мне напоминали, что у самой меня дома больше нет.