Баллада о Максе и Амели - [13]

Я оказалась самой смелой среди нас всех!

Или самой отчаявшейся.

Возможно, смелость и отчаяние держатся вместе. Однако в историях Песни герои никогда не приходили в отчаяние. Но не могло ли быть так, что Песня и сама понимала свои истории неправильно и изображала их героев не так, как следовало бы? Собака-мать отдала свою дочь, а волк-отец – своего сына только ради того, чтобы между двумя сворами установился мир. В какое же отчаяние должны были прийти они оба от взаимной вражды, если решились пожертвовать своими детенышами?..

Лай Грома тем временем стал слегка хриплым. Следовало ли мне проститься со своими братьями и сестрой? Но что я бы им сказала? «Живите и здравствуйте»?

Я могла бы предложить Мыслителю пойти со мной. Это было бы для него в любом случае лучше, чем занять мое незавидное место в своре. Такой смышленый пес, как он, вполне мог пригодиться нам с Максом в нашем путешествии. Возможно, Мыслитель даже сумел бы помочь мне выполнить данное Максу обещание – отвести его домой. Как я смогла бы сделать это в одиночку?

Однако, во-первых, Мыслитель никогда не делал ничего для того, чтобы мне помочь, и, во-вторых, я навлекла бы на него смертельную опасность. Гром ведь не позволил бы еще кому-то покинуть его свору, потому что тогда она распалась бы и весь его авторитет как вожака сошел бы на нет.

Мыслитель остался стоять на вершине горы, а Первенец и Песня уже встали на берегу рядом с Громом и вместе с ним кричали, что я не должна уходить из своры и что мама бы этого не одобрила.

В своем отчаянии они лаяли так громко, что иногда даже заглушали слегка охрипший голос Грома. Только Мыслитель не призывал меня вернуться. Он сразу же понял смысл произошедшего, причем лучше всего он, видимо, осознал, что я уже никогда не вернусь в свору. И поэтому он пролаял с такой дружелюбностью в голосе, какой я уже давно не чувствовала в голосах своих братьев и сестры: «Удачи тебе, малышка Рана!»

«Малышка Рана». В другом случае от таких слов я разозлилась бы, потому что не хотела считаться малышкой, однако сейчас эти слова согрели мне сердце. Я ведь почувствовала проявление любви со стороны одного из своих братьев. На прощание.

Гром зарычал. Это его рычание адресовалось не мне, а Мыслителю. Гром, видимо, почувствовал, что его предали. Мыслителю ведь следовало уговаривать меня остаться в своре. Или даже, подобно Грому, угрожать меня убить. А он вместо этого проявил ко мне братскую любовь, которой к Грому никогда не проявлял. Никто из нас не любил Грома. Мы восторгались его быстротой и ловкостью – да, восторгались. Мы его боялись – да, боялись. Мы, конечно же, выполняли его распоряжения, ведь не выполнять их было бы безумием. Но любили ли мы его? Никогда, ни капельки.

Гром отомстит Мыслителю за этот бунт. Не сразу. Когда-нибудь потом. Если он и не был любим своими братьями и сестрой, то он, по крайней мере, мог и дальше их запугивать. Это не принесет ему счастья, но даст ощущение собственной силы и власти. Это хотя и хуже, чем любовь, но лучше, чем бессилие.

Я не решилась что-либо ответить Мыслителю, пусть даже мне хотелось это сделать. Я ничего не сказала и пошла вслед за Максом в заросли кустов. Вскоре мы уже оказались за пределами зоны, где нас могли видеть, а затем – и зоны, где нас могли чуять. Когда мы, наконец, оказались и за пределами зоны, где нас могли слышать, я тихонько сказала: «Желаю тебе удачи, малыш Мыслитель».

9

Макс, возможно, не понял, что же сейчас происходило с моими братьями и сестрой. У него самого братья и сестры были только тогда, когда он был еще совсем маленьким щенком, и он, видимо, их вообще не помнил. Чуть-чуть раньше я бы позавидовала ему в том, что никто из братьев и сестер никогда не ранил, не презирал и не калечил его. Однако после прощальной фразы Мыслителя все изменилось. «Удачи тебе, малышка Рана!» – эти слова я буду носить в сердце до самой своей смерти. Это я знала точно.

Теперь мне было жаль Макса, потому что ему в его жизни никогда не пережить того, что только что произошло со мной: он никогда не почувствует, что его любит его брат. И что он любит брата.

Мы пробежали в кустарнике расстояние в несколько собачьих туловищ. Сладкий запах становился все сильнее, пока мы в конце концов не оказались перед растением с красными цветами, каждое из которых состояло из пяти лепестков. Съедобным оно не было – это я почувствовала сразу, потому что в его удивительном запахе был оттенок сладкой горечи.

Я сконцентрировалась на запахе красных цветов и глубоко его вдохнула. Вдохнула несколько раз. Это был самый чудесный из всех запахов, которые я когда-либо чувствовала. На мусорной свалке такие растения не росли. Там можно было встретить только сорняки, крапиву, чертополох и – кое-где – одуванчики. Каждый вдох, казалось, пробуждал к жизни что-то такое в моем носу, что до сего момента пребывало в спячке. Уже только ради одного этого ощущения стоило покинуть мусорную свалку. С какими еще удивительными явлениями мне предстоит столкнуться?

Макс лишь чуть-чуть понюхал один из цветов. Его этот запах, похоже, впечатлил не так сильно, как меня.