Балкон в лесу - [45]
Время от времени он пинал ногой булыжник на дороге. «Лес… — подумал он еще. — Я в лесу». Этим было сказано все; ему казалось, что и мысль в нем клонится к закату, уступая место лучшему свету. Хотелось только одного — идти не останавливаясь; мало-помалу, как брод, приоткрывался мир.
— Немцев нет, — кивнув головой и подняв перед собой указательный палец, произнес он вдруг созревшим, всезнающим голосом подвыпившего человека.
Он чувствовал себя немного как пьяница, который качается только потому, что все оси одновременно проходят вдруг через него — законодателя и судью, — неуязвимого, безгрешного.
Он прошел вдоль заграждения и направился дальше к границе. Блокгауз был теперь скрыт от него уклоном дороги. Канонада прекратилась; стояла полная тишина. С этой стороны, где лес был выше, дорогу уже покрывали тени, но по ту сторону строевого леса аллея продолжалась — залитая солнцем, ослепительная, более, чем все остальное в мире, притягательная в своем тихом бегстве. Поток травы между колеями захватил середину дороги; казалось, лес все теснее смыкается над ним. Гранж шел, как бы подталкиваемый в спину каким-то неведомым ветром, который разгуливался на этой подозрительной и лишенной законов земле, открытой еще больше, нежели ночные грезы.
«Остается только идти…» — мелькнуло в его отяжелевшей голове, и он взмахнул рукой, что выглядело почти как согласие.
Вновь взгляд его погрузился в перспективу дороги; на сей раз ему почудилось, что в отдалении шевельнулось и тут же пропало маленькое темное пятно: то ли человек, то ли зверь, проворно, пугливо подпрыгивая, исчез в лесосеке.
Он взвел курок пистолета и двинулся вперед. Человек не побежал дальше, похоже напуганный до смерти и исчерпав все свое мужество; прижав колени к подбородку, он припал к стволу ясеня, растущего почти у самой обочины. Чуть пригнувшись к земле, он высунул из-за наполовину скрывавшего его дерева голову и, даже не делая попытки бежать, вонзил в Гранжа острый, воспаленный взгляд белки. И такой неприкрытый страх был в этих круглых красных глазах без век, что сам человек представлялся невесомым, совсем маленьким; казалось, его можно достать из-за ствола рукой.
Судя по выражению лица, это был бродяга или браконьер; он также напоминал одного из тех фламандских поденщиков, которых можно увидеть идущими вдоль свекловичных полей Пикардии с котомками за спиной; солдатский мешок, ватник в заплатах, старые башмаки, подбитые гвоздями, позволяли, во всяком случае, думать, что большие дороги вовсе не были ему в новинку. Гранж понял, что весь этот гротескный мир, паническим бегством выкуриваемый из нор, не делал особой драмы из того, что оказался на просторе, — скорее это напоминало выползание улиток после дождя. Французская форма успокаивала бельгийца лишь наполовину: очевидно, страх перед врагом затмевался в нем еще более древним ужасом перед жандармом. Этот вызывающий легкую тревогу беглец, уцелевший в тумане, не был неприятен Гранжу; сейчас ему вовсе не хотелось выслушивать чье-то хныканье.
Человек убежал из своей деревни, что со стороны Марша, накануне утром. На рассвете ее обстрелял взвод немецких танков.
— Из вращающихся пушек, — утверждал он с пересохшим горлом, и видно было, как ходит ходуном его кадык.
От применения столь ужасающего инструмента войны у него, казалось, перехватило дыхание. Однако остальная часть его побега терялась в тумане; за этой профессиональной скрытностью угадывался личный, богатый дичью окольный путь, cross-country, отмеченный, как вехами, куриными перьями. Можно было подумать, что ему никто не встретился на пути.
«Фантастика!» — говорил себе ошеломленный Гранж.
От соприкосновения с ширившейся вокруг него непостижимой пустотой он приходил в восторг — и с головой окунался в нее. В глубине души он осознавал, что делает это с легким заискиванием: мучительному он противопоставлял неслыханное.
