Бал. Жар крови - [30]

Я особенно наслаждался этим покоем после вкусного обеда и чудесных вин, вспоминая о прошлом и о своем заклятом враге, из-за которого мне пришлось бежать из наших краев. Я сменил много профессий: был чиновником в Конго, торговцем на Таити, охотником в Канаде. Ничто не приносило мне удовлетворения. Я говорил себе, что ищу богатства, но на самом деле меня гнала в путь моя горячая кровь. Но так как теперь огонь потух, я сам себя больше не понимаю. Мне кажется, я слишком много и напрасно путешествовал, а в итоге вновь оказался в начале пути. Я доволен лишь тем, что так и не женился, но все же не стоило мне метаться по свету. Следовало остаться здесь и работать в своем имении, и тогда я сейчас точно был бы богаче. Я стал бы богатым дядей для своих наследников. Я бы занимал достойное место в обществе, а вместо этого я болтаюсь среди всех этих солидных и спокойных существ, как гуляющий среди деревьев ветер.

Я пошел посмотреть, как танцует молодежь. В темноте виднелась большая прозрачная палатка, из которой доносились звуки духового оркестра. Внутри установили импровизированное освещение: гирлянды из маленьких лампочек, в свете которых танцующие отбрасывали на стены длинные тени. Это напоминало балы 14 июля[28] и ярмарочные гулянья, но так уж у нас заведено… В кронах осенних деревьев свистел ветер, и палатка время от времени начинала раскачиваться, как пароход. Увиденное снаружи ночью, это представление казалось причудливым и грустным. Не могу сказать почему. Возможно, из-за контраста между застывшей природой и буйством молодости. Бедные дети! Они отдавались веселью всем сердцем. Особенно девушки, которых у нас воспитывают в строгости и добродетели. До восемнадцати лет они находятся в пансионе в Мулене или в Невере, затем учатся у матерей, как вести домашнее хозяйство, и так до самой свадьбы. Поэтому они сильны телом и духом, полны здоровья и желаний.

Войдя в палатку, я смотрел на них, слышал их смех и спрашивал себя, какое удовольствие они находят в том, чтобы раскачиваться под музыку. С некоторых пор, глядя на молодежь, я чувствую некоторое изумление, как будто наблюдаю за странными животными иной породы, чем я. Наверное, так старые псы смотрят на пляски мышей. Я спросил у Элен и у Франсуа, не испытывают ли они нечто подобное. Они засмеялись и ответили, что я просто старый эгоист, что они, слава Богу, не утратили связи со своими детьми. Как бы не так! Мне кажется, что они заблуждаются. Если бы их взору предстала их собственная молодость, они бы ужаснулись или, скорее, просто не узнали бы ее. Они прошли бы мимо со словами: «Эта любовь, эти мечты, этот огонь нам глубоко чужды». Мимо собственной молодости… Так как же они могут разобраться в молодости других?

Оркестр заиграл с новой силой, и в этот момент я услышал шум автомобиля, отвозившего молодоженов в Мулен-Неф. Мои глаза искали среди парочек Брижит Декло. Она танцевала с высоким молодым брюнетом. Я подумал о ее муже. Какая неосторожность! И в то же время он по-своему достаточно предусмотрителен. Он греет свои старые косточки под красной периной, его старая душа оттаивает, созерцая документы, подтверждающие его право собственности, а жена в это время наслаждается своей молодостью.

Первого января я обедал у супругов Эрар. Обычно эти визиты длятся долго, принято приходить к полудню и оставаться на несколько часов. На ужин подают остатки обеда. К себе возвращаются поздно. Франсуа должен был отправиться в одно из своих имений. Зима стояла суровая, все дороги замело снегом. Он уехал около пяти, и мы ожидали его к ужину, но было уже восемь, а он все не возвращался.

— Должно быть, его что-то задержало, — сказал я. — Он заночует на ферме.

— Да нет, он же знает, что я его жду, — ответила Элен. — С самой нашей свадьбы он ни разу не отлучился на ночь, не предупредив меня. Сядем за стол, он уже скоро придет.

Все три сына отсутствовали — они были приглашены к сестре в Мулен-Неф, где и собирались провести ночь. Уже давно я не оставался наедине с Элен. Мы беседовали о погоде и об урожае — в наших краях только об этом и говорят. Эта провинция действительно отличается уединением и дикостью, изобилием и подозрительностью, как и во времена седой старины. Обеденный стол казался слишком большим для двух персон. Все сверкало, на всем лежал отпечаток чистоты и покоя: на дубовой мебели, блестящем паркете, тарелках в цветочек, вместительном буфете с выступающей округлой частью, каких больше уже нигде, кроме как у нас, не увидишь, на часах, на медных каминных украшениях, на люстре и на окошке с рамой из резного дуба между кухней и столовой, через которое подают блюда. Моя кузина Элен — отличная хозяйка! Она знает толк в варенье, в консервах, в пирожных! А как она ухаживает за курятником и за садом! Я поинтересовался, удалось ли Элен спасти дюжину крольчат, которых она выкармливала из соски, потому что их мать подохла,

— Да, они чудные, — ответила она.

Но я чувствовал, что она чем-то озабочена. Она посматривала на часы и прислушивалась, не подъезжает ли машина.

— Послушайте, я прекрасно понимаю, что вы беспокоитесь о Франсуа. Что, по-вашему, с ним могло бы случиться?