Бал для убийцы - [37]

Поезд отправили только через час — вместо положенных по расписанию двадцати минут. Люба нашла Николеньку в тамбуре, в вагоне для курящих. Она впервые увидела его с сигаретой — он неотрывно смотрел в окно, в темень и дождь, мутными струйками расползающийся по стеклу. А он симпатичен, вдруг подумала она. Высокий чистый лоб, внимательные серые глаза, и губы, наверное, чудо как хороши… Разве что полнота — но полнота некоторым мужчинам очень даже идет, делает их более значительными.

— Кто это был?

— Что? — Он резко обернулся — сконфуженный, готовый к отпору, даже испуганный.

— Человек, которого арестовали. Ты ведь знаком с ним?

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Любушка вздохнула:

— Это я спрятала револьвер и бумаги. Их обязательно нашли бы в саквояже.

Николенька вдруг схватил ее за руку и притянул к себе. Глаза его стали колючими. Теперь он совсем не походил на того милого неуклюжего медвежонка, которого она знала раньше.

— Откуда тебе известно…

— Я слышала ваш разговор через стенку купе. Только не вздумай, будто я следила за тобой, это вышло случайно.

— И много ты услышала? — спросил он холодно.

— Немного, но… Пожалуйста, отпусти руку, мне больно.

Николенька послушно разжал пальцы. Он не отрываясь смотрел на спутницу, будто видел ее впервые.

— Где же ты их спрятала?

— Револьвер — в бачке для воды, за умывальником. А бумаги… Отвернись, я достану.

…Он молчал, молчала и она — в темном купе, сидя рядышком на мягком сиденье. Тихо-тихо, будто боясь спугнуть кого-то, позвякивали на столе тарелочка и ваза с неживыми цветами. Мерно стучали колеса, окружающий мир едва заметно покачивался, и молодых людей то прижимало друг к другу, то отодвигало на некоторое расстояние.

— Почему? — задал он нелепый вопрос.

— Что?

— Почему ты это сделала?

Она зябко поежилась.

— Потому что вы симпатичны мне, сударь. Приличная девушка не должна говорить такое первой, но… Что же делать, коли сами вы не догадаетесь?

— И тебя не смущает, что я связан…

— С террористической организацией? Нет, не смущает. Тем более я давно догадывалась.

— Давно?

— Ну, недавно. С некоторых пор. — Люба твердо посмотрела ему в глаза. — И еще я хочу сказать тебе. В общем, ты можешь на меня рассчитывать. Всегда, что бы ни случилось.

До самого окончания путешествия (поезд прибывал в Петербург лишь поздним утром следующего дня) они оба просидели в купе, прижавшись друг к другу. Любу прямо-таки подмывало забросать спутника вопросами, но она сдерживалась, понимая: одним, пусть даже таким смелым поступком полного доверия не завоюешь. И все равно — нервный восторг, дрожь в преддверии чего-то неизведанного и наверняка опасного, странное влечение к Николеньке — от всего этого голова сладко кружилась.

А потом наступил Петербург, Любушкин змей-искуситель, город ее мечты и какой-то неизъяснимой любви, почти неприличной страсти…

Он плыл, словно гигантский корабль, в холодном полудожде-полутумане — типичная погода для этого Богом проклятого города, возросшего на костях и болотах. Сонечка в письме обещала встретить сестру на вокзале, поэтому та, едва состав достиг перрона, намертво приклеилась носиком к окну, выискивая знакомую фигуру среди встречающих. Сонечки, однако, не было. Вместо нее на платформе к Любе и Николаю подошел какой-то господин в сером кашемировом пальто и старомодном котелке. Лицо его выглядело слегка помятым и отливало нездоровой желтизной (печень, догадалась девушка).

— Любовь Павловна? — вежливо спросил он и приподнял котелок.

Голос был участлив и немного официален — от такого сочетания Любушка ощутила вдруг неприятный холодок под ложечкой.

— Что вам угодно?

— Прошу прощения. Пристав следственного управления при Петербургском Департаменте полиции, Альдов Алексей Трофимович. — Он замялся на секунду. — Боюсь, у нас для вас плохие новости. Не угодно ли будет проехать со мной?

Они узнали, что я спрятала револьвер, пронеслось в голове Любушки. Сейчас схватят, бросят в подвал и начнут пытать… Боже мой, во что влипла, дурочка!

— Где Соня? — ледяным голосом спросила она (держаться — так уж до конца!). — Она обещала меня встретить.

— Софья Павловна скончалась.

…Он что-то сказал, этот странный господин (Любушка попробовала вспомнить его имя — он ведь назвался, перед тем как… Что-то расхожее, русское), но она не осознала, а переспросить постеснялась. Что-то о Сонечке — она должна была приехать на вокзал, да, видно, задержали срочные дела. Или нет?

Скончалась.

— …во вторник вечером, у себя дома. Мы послали телеграмму от казенного ведомства, но она, видимо, запоздала.

— Где Соня? — спросила она.

— В морге, на Васильевском.

Все поплыло перед глазами, город-корабль закачался на серых волнах, окружающий мир почему-то перевернулся, и сквозь внезапную ласковую тьму послышался испуганный голос Николеньки:

— Любушка, милая, тебе плохо? Врача! Кто-нибудь, врача, скорее!

Она не могла выдавить из себя ни слезинки.

Она лежала на смятых простынях, в той самой спальне, в особняке на Невском, где они с Соней, бывало, перешептывались, давясь смехом, или делились самыми «жуткими» секретами ночь напролет (недовольный голос Вадима Никаноровича, Сонечкиного супруга: «Милые дамы, сколько можно? Как дети, честное слово!»).