Бакунин - [106]

К переезду этому была и личная причина. Еще в Неаполе Антонина Ксаверьевна сошлась с К. Гамбуцци.[366] В 1868 году у нее родился первый ребенок, теперь она ждала второго и предпочитала, чтобы событие это произошло не в шумной эмигрантской Женеве, а в более уединенном месте.

Ко времени переезда Бакунина в Локарно она жила в Неаполе, но готова была приехать к нему, как только он устроится на новом месте.

Подобная, с точки зрения общепринятой морали ложная ситуация не была трагичной и даже слишком тяжелой для Бакунина. Он всегда предоставлял полную свободу жене и в сложившемся положении продолжал нежно и заботливо относиться и к ней и к ее детям.

Уже в Локарно, получив телеграмму о ее приезде, он выехал к ней навстречу, два дня в большом волнении ждал задержавшегося парохода, а потом писал Огареву: «Вообрази себе ее положение — она на море с полуторагодовалым ребенком, с восьмимесячной беременностью и с замечательным расположением к морской болезни. Целые сутки провела она на пароходе в Гаете неподвижно и при страшной качке. Она приехала ко мне измученная и больная. Ребенок ее тоже болен. Теперь она отдохнула, и маленький сын ее также. Но недели через 4, через 3, может, через 2, она должна родить. Ты понимаешь, что при таких обстоятельствах у меня голова идет кругом».[367]

Но Антонина Ксаверьевна приехала в декабре, а Михаил Александрович перебрался в Локарно в октябре, так что некоторое время он смог действительно отдохнуть. Причем чуть ли не впервые он нашел время к несколько оглядеться вокруг. «Вообрази себе, — писал он Огареву 2 октября 1869 года, — после сухой и тесно прозаической атмосферы Женевы Италия во всей ее приветливой теплоте, красоте и первобытной мило ребяческой простоте… Здесь кажется все вдвое дешевле, а приволье, а свобода, а простота и теплота и воздух… Ну, просто царство небесное. …Ты видишь, что я просто в восторженном состоянии духа, и боюсь только одного, что мягкость жизни и воздуха уменьшат, смягчат мою дикую социалистическую беспардонность».[368]

Это свое качество (или направление) Бакунин считал весьма принципиальным. Так, посылая Герцену свою брошюру «Исповедание веры…» и прося его переменить форму и кое-где смягчить текст, он оговаривал: «Что же касается до беспардонного направления, то оно должно остаться всецело, не только по содержанию, но и по форме. Ведь ты давно знаешь, что это моя природа, а природы не переменишь».[369]

Из двух своих старых друзей в последние годы Бакунин ближе сошелся с Огаревым. На протяжении более чем 30 лет отношения этих двух людей прошли разные этапы. В молодые годы Огарев хуже, чем Герцен, относился к Бакунину. Затем они долго не виделись. Участие Бакунина в революционном движении Европы, годы тюрем и ссылки сгладили былые антипатии. Уже в Лондоне позиции Огарева и Бакунина несколько сблизились.

Более, чем Герцен, склонный к практической стороне революционной работы и менее Герцена склонный к скептицизму, Николай Платонович в те годы нередко поддерживал Бакунина как в его вере в силы и возможности «Земли и Воли», так и в польском вопросе.

Последний вопрос стоил Герцену «Колокола».[370] «Много лежит на совести Мих[аила] Ал[ександровича], есть доля и на Ог[ареве] — а я больше их виноват, потому что уступал от слабости и не хотел спорить»[371] — так писал Герцен спустя три года, подчеркивая тем самым некоторую общность в позиции Огарева и Бакунина.

В конце 60-х годов, когда издательская деятельность перестала занимать все время и мысли Огарева, он с интересом и симпатией стал наблюдать за той огромной практической революционной работой, которую вел Бакунин. Михаил Александрович, со своей стороны, тепло и внимательно относясь к старому другу, пытался расшевелить его, приобщить к своему делу, отвлечь от пагубного пристрастия к вину. «Ты в кабак ходи, — писал он ему, — да только в меру. Ты не родился анахоретом, — никогда не был и никогда не будешь им, — a chassez le naturel il revient au galop.[372] Только в меру. Эх, брат, в меру, кажется, вся тайна».

В том же письме он уговаривал Николая Платоновича не предаваться унынию, не заниматься бессмысленным самоанализом, этим традиционным занятием русских интеллигентов.

«Ты… ковыряя в своей душе, находишь в себе разные гадости. Нет сомнения, что всякий без исключения, кто захочет в себе ковырять таким образом, найдет много неприличного.

Но зачем предаваться излишнему ковырянию своего прошлого, своей души? Ведь это занятие самолюбивое и совершенно бесполезное… Прошедшего не воротишь. Не каяться и не жалеть мы должны, а собрать все, что у нас осталось от наших прошедших ошибок и бед, силы, ума, уменья, здоровья, страсти и воли и сосредоточить все это для служения одной любимой и последней цели, — а наша цель с тобой революция».

Далее на вопрос Огарева, придется ли им увидеть эту революцию, Бакунин отвечает: «Этого никто из нас не отгадает. Да если и увидим, Огарев, нам с тобою не много будет личного утешения, — другие люди, новые, сильные, молодые — разумеется, не Утины, — сотрут нас с лица земли, сделав нас бесполезными. Ну, мы и отдадим им тогда книги в руки… А теперь мы еще, несомненно, полезны».