Баклан Свекольный - [5]

Не в его правилах сердиться на людей. Они кажутся ему чем-то сродни муравьям, а город напоминает большой муравейник. «Нельзя ведь обижаться на безмозглых насекомых. Да и на мозглых», – улыбается он про себя. Слово «мозглый» сам же и придумал, но никому пока вслух не говорил, надеясь использовать его в самый подходящий момент.

Полчаса давки в метро, ещё минут пятнадцать троллейбусом – и вот он, до боли постылый институт.

Опять опоздал. Отмазка про сломанный троллейбус наверняка не сработает. Впрочем, Федя давно уж перестал оправдываться. Молча выслушает нагоняй – и ладненько. Ну не станет же он рассказывать о вчерашних приключениях! Чьё это собачье дело? Иной раз допоздна зачитается Фейербахом, Ницше, Гумилёвым – не для развития, а так, чтоб цитаткой блеснуть, если надо. Но кому это интересно?

Из-за ночных бдений он частенько не успевает до появления на вахте кого-нибудь из администрации. Особенно не любит сталкиваться с замдиректора по хозчасти, а проще – завхозом, Филиппом Анатольевичем. У того привычка выставлять перед опоздавшими согнутую в локте руку с часами, тыча в неё, точно дятел, указательным пальцем другой руки. И каждому, кто пересекает проходную после девяти, противным тенорком декламируется двустишье, самим же завхозом и придуманное:

Вы за опоздание

Получите взыскание!

И слово держит, гадюка! В то же утро на доске объявлений появляется список фамилий с количеством опозданий за месяц и, конечно же, обещанные взыскания: постановка на вид, замечание, выговор и прочее.

Сегодня на проходной ни завхоза, ни кого другого. На вахте только дежурный. Фёдор приветствует его не как все:

– Здрав желав, та-арищ капитан!

На что следует:

– В отставке. – и тут же, с дружеским сарказмом: – Что, рядовой Бакланов, опять опаздываем?

Фёдор уточняет:

– Гвардии рядовой!

Привычный диалог между бывшими сослуживцами. После школы Фёдору довелось отбывать «священный долг перед Родиной» в Хабаровском Крае, в подчинении капитана Груздина, командира мотострелковой роты. Частенько рядовой Бакланов и «товарищ капитан» конфликтовали. Дело однажды дошло до скандала, да такого, что подключилось даже дивизионное командование.

Через несколько лет судьба свела их под крышей института. Здесь капитан в отставке Груздин преобразовался в «ночного директора», то есть вахтёра, Сергея Николаевича. Или просто – Николаича. С виду он моложе прожитых лет, среднего роста, с прямой осанкой. Сказывается военная выправка.

Бакланов и Груздин зла не помнят, всегда здороваются, в их дружеской болтовне о том о сём армия почти не упоминается. Есть и без неё что обсуждать.

В этот раз Николаич украдкой сообщает:

– Ты, это, Федь, зайди после работы. Дело есть.

Характерным жестом, переводимым как «заложить за воротник», капитан даёт понять, что сегодня у него не то праздник, не то траур, но главное – законный повод расслабиться. Федя не уверен, выдержит ли он два вечера возлияний подряд, но предложение принимает. Об уговоре с Аллой Петровной быть дома часам к семи ему не вспоминается.

От входной стеклянной двери доносится гулкий стук, как от удара тупым предметом. Петли визжат, и дверь с таким же стуком захлопывается. Холл наполняет эхо цокота каблучков вперемежку с частным дыханием. Мимо Бакланова и Груздина вихрем проносится та самая Выдра.

– Доброе утро, Олюшка. Что ж ты не здороваешься, красавица? – слащаво напевает Бакланов. И дальше вполголоса:

– Многостаночница ты наша.

Запыхавшаяся Ольга, не останавливаясь, бросает на Бакланова полный ненависти взгляд. Федины словесные выкрутасы остаются без ответа.

Скабрезной ухмылкой и самодовольным взглядом Федя провожает её до лестничных маршей. В памяти снова всплывают подробности вчерашнего вечера. Бакланов ловит себя на мысли, что больше всего ему интересно, с двумя ушла Ольга или с тремя, а не то, что вообще ему… изменила? Но это не измена. Ольга не клялась ему в верности, равно и Фёдор на лояльность ей не присягал.

Ушла… Да какое там! Уйти – после немеряного количества пива с водкой – выше всяких сил. Унесли её! Как чурку неотёсанную!

– Вот же ж выдра! – шипит Фёдор вслед убегающей «красавице-многостаночнице». Губы выдают нарождающееся непечатное слово. Он едва сдерживается. Вроде не ревнует, а душа кипит.

– Ты зря так, Федя, – прерывает Груздин его рефлексии, – она же…

– Да я знаю, – досадливо морщится Бакланов и делает движение, будто собирается наконец-то идти на осточертевшую работу. Останавливается, что-то вспомнив и наблюдая, как Ольга со всех ног несётся по ступенькам на второй этаж, в приёмную шефа. Тот уж давно закрыл глаза на опоздания секретарши Выдриной. Да и все знают о причине, поэтому Ольгу мало кто обсуждает, а тем более осуждает.

Входную дверь корпусом открывает пёс по имени Альберт. Мотая хвостиком и радостно поскуливая, молоденький немецкий овчар несётся к Фёдору ткнуть его мордочкой в коленку. Таким дружественным жестом он всегда приветствует Федю и только Федю. Тот приседает и давай гладить Альберту шёрстку, щекотать его за ушками.

Год назад по дороге на работу Бакланов нашёл брошенного щенка, мокрого, жалобно скулящего от промозглого дождя. Малыш прятался под кустом в парке, неподалёку от института. Принёс его Федя на вахту. Ночные директора, как называют вахтёров, с удовольствием за ним ухаживали, Бакланов носил молочко, а порой и косточек прихватывал из гастронома. Когда проходил мимо, всегда поглаживал, играл с ним. Через год щенок превратился в симпатичного пёсика. Отзывается на имя Альберт, очень любит Фёдора. Наверное, догадывается, что жизнью обязан именно ему.