Баклан Свекольный - [40]

Молнию Федя расстёгивал медленно, будто наслаждаясь моментом и похотливо разглядывая Ольгины «параметры».

* * *

Самодовольный, распираемый мстительным счастьем, Фёдор шёл к троллейбусной остановке. В голове крутилась им же переиначенная поговорка: «кончил в тело – гуляй смело». [26] От нового каламбура Федя нет-нет, да и прыскал со смеху, чем удивлял немногочисленных прохожих.

Телефон-автомат. В кармане нашлась нужная монетка. «Какой там у него номер?» – не понадеявшись на память, заглянул в блокнот. Два-два-два… длинные гудки… ну где ты, Димуля?

Институтский справочник обновляли совсем недавно. Проект носили по отделам и давали каждому из сотрудников на уточнение личных данных. Тогда-то Федя и выцепил Ольгин домашний номер.

Телефон разбудил Дмитрия около полуночи.

– Алло, – сонно, вполголоса произнёс Жердинский.

– Аллё-о-о… – развязно протянул Фёдор.

– Слушаю вас, – Дима догадался, что звонивший крепко пьян, однако трубку вешать не стал. Мало ли кто это, думал он, пытаясь по голосу догадаться, кому из друзей взбрело в голову трезвонить в районе полуночи.

– Это Дмитрий Жердинский? – спросил Федя голосом Левитана, [27] стараясь звучать как можно трезвее.

– Простите, кто вы? – Дмитрий всё ещё держал марку, так и не поняв, кому принадлежит этот пьяный голос с гортанными обертонами.

– А ты не узнал? – Фёдор не то спрашивал, не то утверждал.

– Нет, – спокойно продолжал Дима полночный диалог. – Коля, ты? – высказал он догадку. Ему показалось, что голос напоминает его однокурсника, недавно вернувшегося из Англии. «Но почему он пьяный? – мысленно недоумевал Жердинский. – Он же и капли в рот не берёт».

– Не-е-е, я не Ко-о-оля, – протянул Федя, продолжая притворяться ещё больше пьяным, – я Федя, Федя я. Помнишь набережную? А, Димуля?

– Какую набережную? – Жердинский начал понемногу раздражаться.

– Ну как это – какую? Ты чё? Забыл, как ты при всех расстегнул мне ширинку? А? – Федя взял паузу, ожидая реакции. С того конца провода – молчок.

– А потом ещё сказал: «Выпусти пар». Помнишь, Димуля? – Федин голос постепенно твердел в интонациях.

– Послушай… э-э… Федя, – Дмитрий попытался перевести разговор с агрессивной тональности на если не дружескую, то хотя бы немного доброжелательную.

Федя оставался неумолим:

– Нет, это ты меня послушай! Ты сначала пошутил про костюм. Я не оценил твой юмор, хотя ты и в самом деле ничего смешного не сказал. Я, конечно, полез в бутылку, понимаю. Ладно, ты меня хорошенько стукнул. Заработал я, ты правильно сделал.

Дмитрий уже понял, о чём разговор. Выпускное утро всплыло в памяти так ясно, будто всё произошло вчера. Он знал наперёд, что собирался ему сказать Федя. Но всё ли знал? Ведь не позвонил же ему этот случайный знакомый только ради пересказа событий многолетней давности. «Значит, ему что-то надо. Только что?» – бередила его извилины тревожная мысль.

– А потом ты, – Фёдор дальше вёл обличительную речь, – потом ты понёс околесицу про меня и, главное, про моих родаков. И про меня ты всё хорошо разобрал, точно всё. Но вот чё было маму с папой трогать? А? Ты угадал тогда, что я их ненавидел. Слушай, а как ты это сделал? Ты чё, ясновидящий? Ладно, не важно. А теперь переходим к самой главной части мрль… марль… марлезонского балета.

Пока всё звучало понятно и предсказуемо. После выпускного их дороги разошлись, казалось, навсегда. Жердинский даже думать забыл о случае на набережной, чего не скажешь о Бакланове. Дмитрий поймал себя на том, что продолжения рассказа ожидал с чувством тревоги. Необъяснимой тревоги.

– Ну меня ладно, ты стукнул за дело, чтоб не задирался, – Фёдор спьяну пошёл по второму кругу. – Но на хрена ты батю с мамой трогал? А? Чё ты про них тогда начал всякую фигню молоть? От тебе было бы приятно, якшо б хто твоих предков отак полоскал?

В пылу нездорового азарта незаметно для себя Фёдор съехал на суржик, хотя и терпеть его не мог.

– Мои родители погибли, когда мне было десять, – поспешно вставил Дмитрий, как бы умоляя своего визави не продолжать эту тему.

Осёкшись, Фёдор взял паузу. Такого поворота он не ожидал.

– Ну так тем более, – продолжил он после паузы. – Чё ты на моих-то предков наехал?

– Прости меня, – Дмитрию хотелось поскорей уйти от разговора, но он понимал, что от этого призрака из прошлого так просто не избавиться.

– А потом, – Фёдор не обращал внимания на умоляющие интонации в голосе Дмитрия. – А потом ты сделал то, что не позволительно никому.

– Не продолжай, прошу тебя, – умолял его Дмитрий.

– Нет уж, дорогой! – неумолимо давил Фёдор. – Придётся тебе дослушать. И не вздумай трубку бросать! Хуже будет!

После паузы он объявил голосом конферансье:

– А теперь переходим к… этой… – собравшись с духом, он провозгласил: – А теперь переходим к… энной части марлезонского балета! Так вот, ты мне, лежачему, расстегнул змейку на брюках и сказал… Помнишь?

Может, если бы Фёдор в этот момент увидел лицо Дмитрия, то не стал бы добивать и без того наказанного богом.

– Я тебя спрашиваю, помнишь?! – снова гаркнул он.

Такую манеру ведения допроса он подсмотрел в кинофильмах про следователей. Именно так надо выбивать показания, решил он, чередуя спокойный тон с резкими переходами на крик. Своего рода психическая атака. Её Федя и решил применить для большего воздействия на «подследственного», как мысленно назвал он Жердинского.