Бакалавр-циркач - [15]
Но вот однажды я узнал все: я стал свидетелем ужасной сцены, которую хозяйка устроила Розите. обвиняя ее в том, что она отбила у нее Бетине; между женщинами завязалась драка, и хозяйка оказалась сильнее.
Я встал со своего кресла — кресла великана — и рознял их.
Розита взглянула на меня с изумлением, почти со стыдом: да, ей было стыдно за меня! Та, другая, расхохоталась мне в лицо. Пешеход и Зад вторили ей. К счастью, вошел хозяин, и все затихли.
По мере того как великан говорил, взгляд его становился все мрачнее, и большая рука, которую он иногда лихорадочным движением поднимал кверху, отбрасывала на стене причудливые тени, отчетливо выделявшиеся при свете догорающей свечи.
Однако, дойдя до этого места своего рассказа, он вдруг замолчал и словно замер.
Сгорбившись, согнувшись под тяжестью горя, он напоминал статую застывшего в задумчивости индийского божества, над которым навис неумолимый рок.
Грустно было смотреть на этого человека — атлета и великана, согбенного рукою женщины; голова его, словно вершина высокого дерева, прибитая дождем, поникла от ветра горьких воспоминаний.
Я не прервал его молчания. Через несколько минут он выпрямился, покорный, суровый, и продолжал горестную повесть своей печальной любви.
— Все было кончено: та, ради которой я простился с жизнью честного человека, кому отдал свое тело — тело великана и тело мужчины, — кому продал душу, она, эта ярмарочная девка, обманывала меня с пьяным шутом, распутным выходцем из грязных предместий.
Падение было ужасно, будто я упал со всей высоты своего роста — моего роста! Удар оглушил меня. Прошло уже немало времени, но рана, — и он с грустной улыбкой приложил руку к сердцу, — рана еще не затянулась.
Я бы меньше страдал, если бы ее выбор оказался не таким низкопробным: моя боль еще усиливалась от того, что она так унизила себя. Я обманулся в ней. Ее, как и всех, ей подобных, влекло к сточной канаве, и когда я — жалкий безумец! — приписывал ей душу, способную понять мою, я забывал о впечатлениях ее детства и юности, о близости притонов предместья, о ее общении с уличными негодяями.
Вы, наверное, хотите знать, чем кончилась эта сцена и каково было объяснение?
Она нагло отрицала все, а я, презренный и слабый человек, сделал вид, будто поверил ее клятвам, и на уничтожающие шутки окружающих ответил улыбкой. О, эта улыбка! Она дорого стоила мне. Мне пришлось напрячь все силы, чтобы выдавить ее на своем лице.
Вы не поверите, если я расскажу вам, что произошло дальше.
Покидая балаган, откуда нас выгнала измена Розиты, я сам предложил Бетине — да, да, шуту Бетине — отправиться вместе с нами.
Жалкий хвастун! Я хотел доказать этим, что не верю «кле-. вете». А может быть, я немного побаивался, что без него Розита не согласится уйти со мной.
Отчасти тут говорил и мой эгоизм. Я испортил свою жизнь и непременно желал, чтобы ядро, к которому я сам приковал свою цепь, ушло вместе со мной.
Так или иначе, но все произошло именно так, как я сказал, и когда мы выходили из балагана, Бетине вел под руку Розиту.
Должно быть, я совсем обезумел — совсем обезумел, или поступил, как презренный трус?..
Так пусть же тот, кто никогда не безумствовал и не унижался ради женщины, первый бросит в меня камень!
С этими словами великан поднял голову; его горящий взгляд точно бросал вызов невидимому врагу.
— Не стану докучать вам рассказом о моих треволнениях. Из них состоит вся жизнь; вздохи не кормят, а горе сушит.
Надо было зарабатывать на хлеб.
По роковой случайности, в той деревушке, где жили Поваренок с сестрой, прошла эпидемия холеры и унесла обоих.
Необходимо было забрать Виолетту, и однажды утром малютка появилась в нашей жалкой харчевне.
Все говорили, что она похожа на меня; Бетине постоянно отпускал шуточки на сей счет, но он возненавидел ее за это сходство, и Розита не смела поцеловать ребенка в его присутствии.
Благодарение богу, девочка прожила недолго, но — увы! — ее смерть оказалась жестокой драмой.
Мы отправились искать работу на соседнюю ярмарку, но все амплуа были уже заняты, в частности мое.
Здесь пользовался успехом великан, который был на семь дюймов выше меня ростом, а это значило больше, чем любой Диплом, и совершенно затмевало звание бакалавра. Как‑то Утром он спустился в деревянных башмаках со своих гор, и не успел его длинный остов вытянуться перед занавесом, как выручка поднялась.
Розита и Бетине могли бы получить ангажемент, но тогда нам пришлось бы расстаться, а этого не хотел никто из нас — ни Ьетине, который был слишком ленив, ни Розита, хотевшая того же, чего хотел он, ни я, готовый на все, лишь бы не разлучаться с ними.
К счастью, на краю ярмарочной площади оказался зверинец, где совсем недавно был страшно изуродован укротитель.
Нам — Розите и мне — предложили заменить этого укротителя, при условии, что мы будем вместе входить в клетки.
Вас, видимо, удивляет, что нам ни с того ни с сего сделали подобное предложение и что мы решились принять его?
— Ну, вы — это еще понятно, но Розита…
— О, Розита ни минуты не колебалась. Можно было подумать, что ей, негоднице, даже приятно было подвергаться опасности со мной рядом, — ведь на следующий же день после моего постыдного открытия, убедившись в том, что я не поверил ни одному слову ее дерзкой лжи, она принялась с особенным удовольствием растравлять преступной грацией и дразнящими ласками жестокую рану, которую сама нанесла мне.
Книга рассказывает о драматических событиях создания парижской Коммуны. Это было начало, неудачная попытка, определенный исторический момент, когда народ восстал против угнетателей. Сам Валлес посвятил эту книгу павшим в 1871 году.Это не столько роман, сколько воспоминания автора о пережитых событиях и встречах, воспоминания о первых литературных выступлениях и политической борьбе, которая в конце концов привела Валлеса на баррикады Парижской Коммуны. Книга не только исключительно острый по содержанию литературный памятник, но и важнейший исторический источник.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.