Багряная летопись - [11]

— Да, о такой женщине, как вы, я давно мечтаю, — прямо посмотрел он на нее.

— Ах, месье, не лукавьте. Уберите этот красивый флер и недосказанность. «Мечтаю», — передразнила она. — Ведь я действительно читаю в вашей душе, как в открытой книге. Уж будьте откровенны до конца!

— То есть?

— Уж коли вы всё обо мне знаете, то вам известно то, что верные мужички в исправности содержат мое самарское имение и что домик мой в Самаре полон продовольствием. Стало быть, интерес ваш ко мне вполне объяснимый и сугубо материальный. И еще я видела, как вы смотрели мне на грудь. А хороша она у меня, сознайтесь?

— Сколько я могу судить, да. В общем-то, мадам, вы говорили почти правильно. — Он пристально глянул ей в глаза. — Не хотите ли отведать из той заманчивой древней бутылки?

— Почти? Что же неправильно? — Она приподняла брови.

— Есть еще такое старомодное слово «душа»: куда же его? — Он налил ей тяжелой темно-вишневой жидкости.

— Ах, вот как! Значит, вы через декольте душу мою старались разглядеть… Ах, незнакомец, до чего мне надоели все эти притворства, эти условности. Однова живем! Захотела — и беру мужчину, и не нужны мне никакие слюнявые слова «и буду век ему верна», а захотела — пью вино! — Она лихо опрокинула в рот столетней выдержки вино. — А не так давно, почесь намедни, — медленно выговорила она, — мы с дружками вол-ис-пол-ком жгли. Активисты там были, там и остались. Ничего — спала потом спокойно. Так как же насчет души-то?

— Спокойно? — Безбородько налил ей снова.

— Господа! — часто застучал ножом по столу Семенов. — Я предлагаю тост за наши святые идеалы, за нашу святую многострадальную Русь, за успех нашего правого дела!

С недоброй косой улыбкой Нелидова чокнулась с Семеновым, многозначительно посмотрела на Гембицкого, подняв в его сторону рюмку, и, не глядя на Безбородько, опять выпила залпом:

— И когда только кончится эта болтовня! Уж лучше пить. А я вижу, я все вижу, незнакомец! Споить меня хотите? Пожалуйста!

— Да, насчет души — без нее много проще, — промолвил Безбородько, глядя в ее захмелевшие глаза. — Легче и ясней.

— Обожаю прямоту в мужчине!

— Но только прямоту? — язвительно спросил он.

— Разумеется. — Она пренебрежительно пожала плечами. — Но это хорошо, это очень хорошо, что вы девственницу из себя не корчите, не то что эти словоохоты. Вам что, идеалы нужны или мое тело? Любовь к отечеству или мое имение? Вот то-то и оно!

— Когда мы встретимся?

— Мужчина торопится? Мужчине некогда? Все правильно! Слушайте: завтра я занята. Послезавтра приходите в «Европейскую», номер двести двадцать шесть. Ровно в два часа дверь будет отперта. Не стучите. Ах, незнакомец, — продолжала она, — вы только посмотрите, как они все жрут. И это главное. Хоть тут они откровенны. Я рада, что вы были со мной откровенны, у нас с вами дела пойдут. Кстати, как зовут вас, незнакомец?

— Василий.

— Василий… Василий… Для толпы подходит, легко затеряться. И бабам нравится. Это настоящее?

— Пожалуй, да.

— «Святая многострадальная Русь», — злобно передразнила она. — Мое имение — вот моя Русь! По какому праву я должна нищей оставаться, а?!

— Тише, родная, тише, — обернулся к ней Семенов. — Уж ты-то нищей не останешься. Нельзя тебе столько пить, скоро домой поедем, бабаиньки будем… Ну, не нервничай, деточка, не нервничай. — Он с укоризной посмотрел на Безбородько.

Её остановившийся было взгляд вновь женственно заискрился, залукавился. Она повернулась к Семенову, погладила его по мягкой спине и запустила тонкую руку в его пышную шевелюру.

Безбородько по-хозяйски оглядел ее прекрасные плечи, стройную шею и, не торопясь, допил старое темно-красное вино.

10 января 1919 года Петроград

По заснеженным, заледеневшим, давно не убиравшимся улицам спешат Григорий и Владимир. Ладно сидят на них шинели, огнем горят надраенные пуговицы. Парни в приподнятом настроении — впервые близкие увидят их в форме. Воскресенье. Первая — и последняя — за две недели увольнительная: для прощания с родственниками, скоро — на фронт!

— Значит, так, — оживленно командует Григорий. — Ты первым делом заходишь на разведку к дворничихе, которой я из казармы отправил для Наташи письмо, а я жду в подъезде. Дальше ты докладываешь обстановку, и мы действуем, как учил Еремеич на тактике, по ситуации: атакой во фронт или глубоким обходным маневром. Ну, давай! — Он увесисто хлопнул друга по плечу.

— Будет исполнено, ваше высокоученое благородие! — Володька лихо козырнул и двинулся в подвал.

Гриша занял наблюдательный пост у подъезда. Притопывая каблуками, не в силах унять крупную нервную дрожь, он взглядывал то вверх, то на дворницкую. Господи, всего каких-то десять метров, если считать по прямой, отделяют его от Наташи. Любым путем он добьется, чтобы она вышла, а уж там… Он явственно до неправдоподобия услыхал ее голос: «Гришуня, Гришенька…», представил, как она в одном платьице рванулась из двери по лестнице к нему вниз и попала прямо ему в объятия. Он даже соединил руки, прижимая ее, нежную, гибкую, к грубой, колючей шинели…

— Гришка! Давай сюда! Беда! — вдруг услыхал он Володю. Тот, высунувшись по пояс из дверей, махал ему рукой. Бывают мгновенья: человек уже понял — случилось что-то страшное, но знает это еще только разумом, чувства еще молчат, они еще живут в старом времени…