Багровый снег - [30]

– Не боитесь так откровенно щеголять погонами, поручик? Здешний контингент питает к ним большую неприязнь, – кивнул в сторону большой группы солдат, теснившихся на перроне.

– Разве только здешний? – горько усмехнулся Николай.

– Вы правы. Такое впечатление, что нынче вся Россия рехнулась… Позволите осведомиться, куда держите путь?

– Предполагаю, что в Ростов… к родне. А вы?

– Предполагаю, что в Новочеркасск… к жене. Так что будем с вами попутчиками. Признаться, я рад этому обстоятельству, поскольку хорошая компания всегда украшает дорогу.

– Не боитесь ехать в компании опасного попутчика? Я имею в виду вашу конспирацию.

Северьянов сдвинул котелок на затылок, и Николай смог, наконец, разглядеть его открытое лицо с карими мягкими, под стать такому же тембру голоса, глазами и щёткой тёмных усов с проседью. Вигель подумал, что полковник, судя по физиономическому анализу, вероятно, очень симпатичный человек, с которым можно иметь дело. Юрий Константинович снял шляпу, обнажая коротко стриженую голову, и заметил, чуть улыбнувшись:

– Удивительно неудобный головной убор. Никогда прежде не приходилось носить и, надеюсь, не придётся. То ли дело фуражка… Ах да, вы что-то спросили? Про опасного попутчика? Не беспокойтесь, поручик, для меня вы опасности не составите, а, вот, я, пожалуй, смогу быть вам полезен.

Вигель вопросительно приподнял брови.

– Точнее, не я, а мой Ангел-Хранитель, – пояснил полковник и сделал кому-то знак.

От группы солдат отделился долговязый молодец в распахнутой шинели. Лицо его было небрито, а тёмные глаза смотрели лукаво и весело.

– Что угодно господину полковнику? – негромко спросил он, приблизившись и с любопытством разглядывая Николая.

– Вот, Николай Петрович, познакомьтесь с моим, а теперь и вашим Ангелом-Хранителем, – сказал Северьянов. – Денщик мой, Филька. С Четырнадцатого с ним неразлучны. В Прусских болотах вместе погибали да не погибли, а теперь, вот, он меня от смерти выручает.

– Долг платежом красен, – осклабился денщик. – Что ж я, ваше благородие, свинья какая, чтобы позабыть, как вы меня ранетого до лазарета сами тащили, не бросили? Вы нашего брата, солдата, всегда берегли… Не то, что другие. Вы уж на товарищей-то моих люто зуб не точите, – кивнул он на стоявших поодаль солдат. – Их тоже понять можно. Устали, дюже устали от энтой войны. У всех-ить хозяйство, бабы, ребятишки… А тут мости да мости кой год костями чужую землю. Озлились, знамо дело.

– Что ж, думаешь, не придётся больше мостить? – спросил Вигель.

– Нет, ваше благородие, увольте. Я Юрия Константиновича по гроб жизни добром вспоминать буду, и жаль мне будет проститься с ним, но к Каледину служить с ним не пойду.

– Почему?

– Филимон в мире пожить хочет, – ответил Северьянов за своего денщика. – Сам он крестьянин области Всевеликого Войска Донского, у его отца там хозяйство, брат старший сложил голову при последнем наступлении, и, кроме Фильки, у старика помощников больше нет. Поэтому Филимон проводит нас до родных краёв, а там мы с ним простимся, хотя и мне с ним расстаться горько будет.

– Мир – дело хорошее, – пожал плечами Николай. – Но неужели ты думаешь, что вам дадут жить в мире? Придут большевики, и что тогда?

– Так и пускай их приходят… – отозвался Филимон. – По мне так всё одно, большевики, альбо иной кто, лишь бы жить да работать не мешали.

– А если станут мешать?

Филимон прищурился:

– И-и-и, ваше благородие, пускай их попробуют. Нынче мужик не тот, что до войны. Мы нынче пороху понюхали, и у каждого с войны оружие какое ни на есть припасено – так ломанём, что дюже огорчатся пробовальщики. Уж мы нынче своего не отдадим. Ни большевикам, ни кадетам, ни лысому чёрту! С нами теперь ухо востро держи. Нас не тронь, так уж и мы не обидим, а уж коли тронут…

Совсем рядом раздался гудок приближающегося поезда, и вся толпа, затопившая перрон, ринулась к нему, ревя, бранясь и распихиваясь. Поезд был уже полон, но этот факт никого не останавливал. Озверевшие люди, разом возненавидевшие друг друга в этот миг, рвались в двери, лезли в окна, забирались на крыши.

– Куда лезешь, сволочь!

– Какая гнида здесь сапогом в морду тычет?! Зашибу!

– Ай-ай-ай, задавили!

Всеобщий гвалт, густо приправленный сквернословьем, поднялся на перроне, и, казалось, что посадка эта неминуемо закончится смертоубийством. Филька выждал немного и сказал:

– Теперь айда!

– Да куда ж?..

– Не извольте беспокоиться, ваше благородие, устрою в лучшем виде!

Позже Николай никак не мог внятно объяснить, каким чудом они трое умудрились втиснуться в один из вагонов и вместе с ещё двумя солдатами занять уборную и запереть её дверь прямо перед носом у наседавшей массы. Ощутив себя в относительной безопасности, Вигель почувствовал, что одежда его насквозь пропиталась потом. Полковник Северьянов утирал кровь, струящуюся из ссадины на лбу.

– Ну-с, Николай Петрович, каковы впечатления? – улыбнулся он, садясь на пол и переводя дух.

– Я был уверен, что нас раздавят.

Филька хмыкнул:

– Обижать изволите, ваше благородие! Сказал же, в лучшем виде устрою. Битер зие, как герман поганый говорит. Тут, конечно, дух скверный, но зато никто не наседает.