Багровый хамсин - [11]

— Пусть не сокрушается сердце твоего величества… Царь — это руки государства, а жрец — его голова… Пусть руки будут щедры, и голова будет мудра в своих советах…

Пенроирит взглянул на царицу. Ее подведенные синей краской глаза метнули на него быстрый насмешливый взгляд. Они поняли друг друга: расчетливый жрец умел из общего несчастья выкроить себе хорошую долю выгоды…

Фараон оживился. Конечно, он не будет скупиться на жертвы богам и на дарственные храмам. Еще сегодня утром он решил передать во владение главного храма пять деревень с принадлежащей им землей и жителями…

— В чем же заключается твой совет, мудрый Бакинхонсу?..

Лицо жреца, нахмуренное и строгое, разом просветлело; глаза вспыхнули лукавым огнем.

— Воззри на меня еще раз, пресветлый Ра, да ниспошлют тебе боги жизнь, здоровье и силу, да венчает тебя вечно двойная корона, да глядят на тебя с гордостью твои великие предки, ибо ты мудр и побеждаешь единым словом, подобно Хнуму, сотворившему яйцо мира…

Все приготовились слушать.

Бакнихонсу встал и обвел собрание глазами.

— Одним жрецам ведомы, — начал он, — истинные знаки, отличающие Аписа от прочих быков… Почему бы жрецам вверенного мне храма и не найти этих знаков в любом черном быке твоих стадов, законный владыка Нехена и Буто?..

Фараон облегченно вздохнул. Не поняв хитрости Бакнихонсу, он разом успокоился. Конечно, боги, которых он завтра же умилостивит богатыми жертвами, пошлют Аписа в его стада, и древний трон не шелохнется, укрепленный знаком свыше.

На губах Пенроирита мелькала чуть заметная улыбка. Нахтмину удивлялся мудрости первого жреца.

Бакнихонсу, благословив еще раз фараона и царицу, собрался уходить. При прощании он попросил еще о двух милостях «благого бога».

— Смерть священного быка, по моему разумению, последовала как знак гнева великого Пта и великого Озириса Ун-нефера. Они гневаются на своего сына, земного бога, за то, что он разрешает иноземцам, живущим в пределах Долины, чтить своих неверных богов. Отмени свое разрешение строить нечистые храмы на священной земле Ра…

— Но иноземцы платят нам щедрые подати, — возразил Нахтмину, — они работают подобно рабам и не требуют за это платы; все оросительные постройки сделаны их руками; они помогают нашей торговле в чужих странах…

Фараон гневно посмотрел на него и обратился к Пенроириту:

— Приготовь вторую грамоту о запрещении молиться иноземным богам под страхом лишения глаз, языка и ушей…

— Прикажи заготовить и третью грамоту, светлое Солнце, — грамоту об освобождении рабов и пахарей, живущих на храмовых землях, от всяких государственных повинностей.

— У нас и так не хватает людей для работ государства, — пробовал снова возразить Нахтмину.

— Пенроирит, ты приложишь царские печати ко всем трем грамотам.

Фараон готов был на все, чтобы только умилостивить богов.

— Завтра же, — торжественно объявил Бакнихонсу, — в стадах твоего величества в сиянии лучей будет резвиться священный бык — знак особой божественной милости к твоему роду.

Фараон счастливо улыбался.

12

Толпа продолжала шуметь у пилонов дворца. Первому жрецу не удалось вернуться старым путем. Ему пришлось повернуть назад и проехать кружной дорогой по плотине, соединяющей оба главных канала города.

Фараон был покоен. Слава богам, они послали ему в лице своего служителя мудрого советника; завтра же все повернется в счастливую сторону: «хеки» непокорных областей пришлют послов с приветом своему владыке и дарами; грабители-кочевники рассеются, как песок их пустыни; Долина, омытая священной рекой, зазеленеет небывалым урожаем; гнев великой Тефнут уляжется, и фараон сможет без помехи продолжать строить могучий памятник своей славы — пирамиду.

Он сделал знак, распуская совет, и сказал милостиво Пенроириту:

— Испроси позволения у владычицы мира и сопровождай меня на охоту с соколами. Мне доносили, что болота моего величества кишат дичью. Послать гонца за Нерхебом, пусть он немедленно явится. Бакнихонсу — лучший советник в делах государства, а Нерхеб — в делах, веселящих сердце его повелителя… Я буду ожидать всех на восточной террасе дворца, — там не слышно крикунов с канала…

Он вышел легкой, детской еще походкой, волоча за собой хвост шакала — знак своего царского достоинства.

Нахтмину поцеловал сандалию царицы и вышел. Голова его была низко опущена.

— Меня призывают на совет по привычке, — вздыхал он, проходя мимо низко склонившихся перед ним слуг, — мои слова ценятся не дороже жужжания мухи… Ах, «благой бог» готовит себе тернистый путь, и нет руки, которая поддержала бы его… Что ж, тем хуже для него… Священный «урей» не любит слабых голов…

Нахтмину торопился к себе, в свой роскошный дом, полный сокровищ и рабов, где он отдыхал от суеты жизни среди прохладных покоев и тени смоковниц.

Царица и Пенроирит остались одни.

Лицо Нефтис, еще молодое и красивое, светилось улыбкой.

— Пенроирит, — сказала она тихо, — подойди ко мне, взгляни на меня и скажи мне слова, ласкающие слух.

Пенроирит оглянулся на высокие резные двери. Слуги не должны знать тайн своих повелителей. А ведь любовь великой Нефтис Менхопрури к еще недавно простому писцу — тайна для всех.