Багровое око - [34]

«Невеста! Невеста! Моя невеста!» — как одержимый, повторял он внутри себя долгие дни и ночи, вновь и вновь прокручивая в голове упоительный момент первой встречи. Дивное, хрупкое, строгое и гордое создание каким-то чудом, необъяснимой милостью небожителей! — оказалось его невестой, его будущей собственностью и сокровищем.

Когда отец сломал лютню, запретил читать и лишил своего общества, немалым утешением юноше, помимо самодельного музыкального инструмента, были уединенные мечты в крохотной чердачной комнатке, в которых прозрачные глаза, обращенные к нему, светились преданностью и нежностью.

Всего три встречи с юной Илоис подарила Кельбергу судьба. Второй раз они виделись во время торжеств по случаю коронации короля Нимеда. Кельбергу уже исполнилось шестнадцать. Отец, хотя и не разговаривал с сыном, настоял, чтобы тот был одет как можно богаче, чтобы достойно представлять на королевском празднике свой знатный и древний род. Пышность собственных одежд угнетала юношу, привыкшего в своем замке носить то, что по внешнему виду не отличало его от наставников и слуг. Белоснежный накрахмаленный воротник стягивал и царапал шею, бархатный, унизанный топазами и жемчугом, камзол давил на плечи и грудь, По этой причине он не принимал участия в танцах и прочих увеселениях, которыми изобиловало торжество. Тем самым он вызвал еще большее раздражение у своего родителя, исподтишка наблюдающего за ним. Благородный Брегг опустошал бокал за бокалом и с такой яростью вгрызался в жареный бараний бок, словно то было горло позорящего его сына.

Впрочем, не танцевал Кельберг еще по одной причине. Немыслимо было бы пригласить на танец какую-либо девушку, но не Илоис. Ибо глаза его следили только за Илоис, ум повторял про себя одно ее имя. Танцуя с другой девушкой, он все время отворачивался бы от нее, отвечал невпопад и наступал на ноги. Но пригласить Илоис он также не мог! Она была слишком хороша. Уже не строгий, насупленный ребенок в ниспадающих прямыми складками одеждах, но девушка, очень юная, колеблющаяся на неуловимой граня между ребенком и женщиной. По-прежнему хрупкая, горделивая, с очень прямой спиной, теперь она была живой и насмешливой, с озорными искрами в серых глазах. Такую уже не займешь рассказами о домах-грибах… С ужасом и отчаяньем отмечал Кельберг каждую улыбку, каждый взмах ресниц, посылаемые Илоис кому-либо из молодых блестящих кавалеров. В первый раз вкусил он отраву ревности и сразу же — полной чашей. То блаженство, которое вызывали в его душе слова «моя невеста!» в сочетании с образом Илоис, сменилось теперь мукой. Что из того, что она его невеста, если сияние ее неповторимых глаз обращено не к нему? Даже если ее отец принудит сочетаться с ним браком, заставит жить в ненавистном ей замке Бреггов, все равно глаза ее, душа ее будут обращены не к нему! На птиц небесных будут смотреть ее глаза сквозь узкие оконца замка, на цветы полевые, на облака… и вот этого, уж точно, Кельберг перенести не сможет.

Третья и последняя встреча произошла через полгода. Илоис исполнилось пятнадцать лет. По законам Немедии это был возраст совершеннолетия для женщин, достигнув которого, девушка могла вступить в брак. На это торжественное событие в замок благородного Цальса были приглашены ее жених и его отец. Кельберг все время со дня их последней встречи провел в писании мрачных стихов и полном одиночестве, нарушить которое не решались даже слуги. Он почти ничего не ел и очень исхудал.

Юноша категорически отказался надевать пышное и богатое платье, подобное тому, что было на нем во время коронации Нимеда. Он оделся во все черное, словно был зван не на день рождения, а на похороны. Черный цвет камзола и шляпы подчеркивал его бледность, худобу и глубокие тени под глазами. С Илоис он поздоровался подчеркнуто вежливо и холодно; сел в самый дальний угол стола, где и собирался, не вставая, провести время до окончания вечера.

Кельберг дал себе слово ни разу не посмотреть на девушку. Пусть расточает улыбки и озорные взгляды кому угодно, его это больше задевать не будет. Просто потому, что он не будет об этом знать. Чтобы легче было сдержать данное слово, Кельберг все внимание обратил на стоящие на столе бутылки. Никогда прежде он не выпивал так много, но тоска его от хмеля не рассеивалась, наоборот, становилась острее и отчетливей. Он забормотал вполголоса стихи, сочиненные недавно, и неожиданно к ним проявила живой интерес сидящая по правую руку от него лет тридцати. Обрадовавшись слушателю, Кельберг читал ей все подряд, что только помнил. Чтобы не мешать бормотанием другим гостям, он наклонялся к самому уху заинтересованной и вздыхавшей в нужных местах ценительницы прекрасного.

Илоис, выступавшая в этот вечер в роли хозяйки дома и бывшая нарасхват у гостей, испытала почти те же самые муки, что и Кельберг при прошлой их встрече. Если бы он специально задался целью причинить ей боль, он не сумел бы ранить сильнее. Именно острота боли явилась для нее непреложным и ошеломительным признаком ее любви к нему. В прошлый раз, когда он был таким разукрашенным, перевитым золотыми цепями, в шляпе со страусовым пером, при взгляде на него ее каждый раз охватывал приступ смеха. Слишком не вязался блеск золота и жемчугов с растерянно-жалобным выражением круглых глаз и понурыми плечами. От этого сдерживаемого смеха глаза ее искрились еще больше, а насмешливо-нежные улыбки сводили с ума рой льстивых кавалеров. Но на этот раз он был не смешон, не забавен. Плечи, казалось, стали еще уже, но это была отрешенная худоба аскета. От темных теней под глазами, запавших щек и скорбной складки у губ лицо приобрело выражение человека, чья душа за короткий срок познала всю тщету мира, разочаровалась во всех иллюзиях и соблазнах. Не семнадцатилетний мальчик сидел в дальнем углу стола, не отрываясь от бутылки и шепча что-то на ухо взволнованной и раскрасневшейся дуры, но мрачный и свободный поэт, одинокий мыслитель.