Голоса барабанов звучали глухо и размеренно. Но ритм их был странным — медленным и словно изнемогающим. Казалось, у бьющих в тугую кожу ладонями и пятками туземцев постепенно иссякают силы. В центре хоровода стояли три старца с длинными седыми космами, те самые, советом которых вершились все важные дела племени. Образовав треугольник, спинами друг к другу, старики медленно переступали ногами. Их лица были запрокинуты к небу, глаза зажмурены, губы что-то невнятно шептали. Вокруг старейшин кружился хоровод мужчин. Черные и белые перья мотались в курчавых волосах, тела были раскрашены белой глиной, по которой вились причудливые узоры из сажи, напоминающие змей, ящериц, длинные лепестки черных цветов. Третьим кругом, в противоположную сторону, шли женщины. С каждым шагом они взмахивали опахалами из перьев черного орла, то вздымая их высоко над головой, то подметая землю. Каждый взмах сопровождали мелодичные причитания, больше похожие на стоны и всхлипывания. В танце были задействованы все, даже малые дети — они образовали внешний крут, где подскакивали, вздымая босыми ногами фонтанчики желтой пыли. Самые маленькие улыбались, не очень понимая, что происходит; у тех, что постарше, на круглых мордашках застыло непривычно серьезное выражение.
Только один человек на поляне не танцевал, но сидел в стороне, напряженно впитывая происходящее — Шумри.
Он все еще был оглушен случившимся на озере. Предсмертный крик озерного бога, от которого ломались, словно сухие веточки, стволы пальм. Буря агонии, выплеснувшая озеро из берегов… Затихший навек черный монолит, только что бывший одушевленной плотью, лакомившийся дарами своих наивных чернокожих детей… Хохот Конана и сразу за этим — его молчание, распластанное, подбородком в песок, застывшее тело первым порывом Шумри было бежать прочь, оттолкнуть от берега пирогу — и дальше, дальше, все равно куда. Но Конан был жив. Он не мог двигаться — видно, хвост чудовища переломил ему позвоночник, но он дышал, глаза его были открыты, и взгляд был осознанным.
Конан не издал ни звука, ни стона, когда немедиец тащил его огромное тело к пироге и — с еще большим трудом — затаскивал через борт. Не особенно могучий, Шумри совсем выдохся и взмок, прежде чем неподвижный торс победителя свалился на заваленное мягкими шкурами дно.
Отогнав пирогу вдоль берега на такое расстояние, где ее нельзя было бы заметить от туши убитого гиганта, он сказал, стараясь не смотреть в лицо своего спутника:
— Я дойду до селения и сразу же вернусь. Будет лучше, если ты не станешь подавать голос и как-либо привлекать к себе внимание.
Конан в ответ не издал ни звука, но по глазам его было видно, что он все слышал и все понял. Для надежности немедиец положил ему возле правой руки меч, еще испачканный темно-малиновой кровью озерного бога. Правда, он вряд ли смог бы ему пригодиться — учитывая полную неподвижность только что бывшего таким могучим туловища…
Не теряя времени, как мог быстро Шумри двинулся берегом Стикса назад, к селению. Не успел он отойти и на пару сотен локтей, продираясь по непролазным джунглям, как ему попалась навстречу пирога с тремя туземцами, спешившими к озеру. Крик Ба-Лууун, так не похожий на обычные ночные стоны, встревожил его детей, и они выслали гонцов узнать, что произошло.
Когда Шумри сообщил им, что Ба-Лууун умер, они засмеялись, покачивая головами и звеня кольцами на нижних губах. Ба-Лууун не может умереть! Он сильно кричал, да, он разгневался на кого-то, и они решили взглянуть, кто этот дерзкий и этот несчастный, но умереть их бог не может!
Когда пирога ткнулась носом в песок, на котором лежала неподвижная голова с огромными остекленевшими глазами и перекрученной в агонии шеей, Шумри увидел, как из темно-коричневых лица туземцев стали серыми. Не произнеся ни звука, они вышли на берег и опустились на песок, полукругом, не сводя глаз со своего поверженного божества, В черных зеркалах его глаз, подернутых легким туманом, отразились три головы с курчавыми шапками волос, с кажущимися такими нелепыми теперь, воткнутыми в них радостными красными перьями.
Шумри не знал, сколько времени они сидели так, в полном молчании, пока наконец один из трех, по виду самый молодой и крепкий, что-то сказал своим соплеменникам и поднялся с песка. Он кивнул немедийцу, и тот последовал за ним.
— На чем они вернутся назад? — спросил Шумри, когда пирога заскользила вниз по течению, оглянувшись на две оставшиеся, застывшие в полной неподвижности фигуры.
— Они не вернутся, — лаконично ответил туземец, налегая на весло.
