Девушка, позвякивая костяными браслетами на руках и ногах, покачивая яркой головкой, прошлась вокруг них на цыпочках, имитируя походку болотной птицы, гордой и чванливой. Затем, встряхнув плечами и выгнув спину, превратилась в дикую кошку, выслеживающую добычу, ^ подкрадывающуюся к ней на мягких лапах. Снова птица — что-то заслышав, настороженно оглядывается по сторонам, стоя на одной ноге и втянув голову в плечи. Грациозный и длинный кошачий прыжок, довольное рычанье-мяуканье… Птица беспорядочно машет крыльями, запрокинув клюв, но тщетно — вырваться из цепких когтей хищника невозможно…
Покончив с птицей, хищная кошка одним прыжком перенеслась к сидящему на траве Конану и, встав перед ним на одно колено, протянула варвару руку. В черных искрящихся глазах было не раболепие, но веселый вызов. И киммериец принял вызов. Он взял ее ладонь и слегка притянул к себе. Искреннее восхищение читалось на его обычно таком бесстрастном лице. Пусть в этой маленькой пантомиме ему предназначалась роль птицы, а не хищника — Конан рад был попасть в сладкий и терпкий плен…
Вечером того же дня племя опять устроило праздник. Гудели барабаны, звенели браслеты, лился рекой перебродивший пальмовый сок. Девушка, чьей добычей стал сам Сын Неба — как оказалось, ее звали Айя-Ни — была героиней праздника: самая нарядная и счастливая, она кружилась в центре людского хоровода, извиваясь и шурша перьями, и имя ее — «Айя-Ни!» — то и дело звенело в ритмичных напевах туземцев.
Конан наблюдал за танцем, сидя на земле, похлопывая ладонями по коленям в ритме тамтама. От его дурного настроения последних дней не осталось и следа. Будь он не сыном божества, а простым смертным, он с удовольствием ринулся бы тоже в общий круговорот, притоптывание и вращение бедрами.
— Клянусь Кромом, славная пляска! Узнай-ка, отчего они так веселятся, — попросил он Шумри, сидящего рядом и также подпрыгивающего на месте.
— Очень просто, — ответил тот. — Они радуются, что у Айя-Ни родится сын от самого Сына Неба. Он вырастет и станет вождем, таким великим и славным, какого никогда не бывало в этих краях. Они поют, что он объединит все племена, чтобы они не враждовали больше.
Киммериец иронично хмыкнул, но не сумел потушить горделивой искры в глазах.
Благодаря сообразительности, отваге и обаянию девушки-птицы, продолжение путешествия было отложено на неопределенный срок. Шумри, конечно же, не возражал.
Конана немало позабавило, когда на следующий день после праздника, посвященного будущему великому вождю, все женщины племени, вплоть до грузных матрон с выводком голых детей и даже старух, красовались друг перед другом яркими полумасками из перьев, прикрывающими оскал нижних зубов.
К чести их надо сказать, никто не предпринимал попыток отнять у Айя-Ни ее божественного кавалера, и новое веяние женской моды было вполне бескорыстным: если Сын Неба предпочитает смотреть на женщин, прикрывающих нос и губы красивыми перьями птицы Лу, — пусть будет так, пусть Сын Неба чаще смеется и радуется.
И Сын Неба был вполне радостен и безмятежен.
Сутками напролет не расставался он со своей дикаркой. Ему было интересно с ней, на каждом шагу она поражала, открывала что-то удивительное в первозданном мире джунглей, либо же в себе самой.
Ласки ее для познавшего страстные игры женщин многих племен и народов киммерийца оказались неожиданными и ошеломительными. Они напоминали молодое вино, настоянное на соке неведомых тропических фруктов — чуть грубоватое, но очень крепкое, опьяняющее и новизной, и силой, и разнообразием ощущений.
Их любовь была лишена поцелуев и слов, но чуткие, нежные и стремительные пальцы девушки, ее говорящие глаза, внимательное и вдохновенное тело вполне заменяли их.
После неистовых объятий, не в силах расстаться, разойтись по своим хижинам, они подолгу бродили вдоль берега, прислушиваясь к шорохам, посвистам, визгам и воплям ночных джунглей.
Однажды Айя-Ни, знаками велев Конану не дышать и двигаться как можно бесшумнее, привела его к месту, где на противоположном берегу любили отдыхать и утолять жажду крупные кошки — леопарды, пумы, пантеры, В густой темноте ярко светились их глаза, и это было дивное зрелище: словно зеленые звезды попарно скользили над высокой травой, издавая утробное, расслабленное рычание. Раза три Конан вместе с другими мужчинами племени уходил на охоту на крупных животных: слонов, носорогов, тигров. Шумри, остававшийся в селении, со смехом рассказывал потом приятелю, как тщательно следили женщины за тем, чтобы никто в отсутствии охотников ненароком не заснул (в тот же миг заснет на тропе ее муж или брат и не успеет увернуться от бивня или когтей зверя!), не споткнулся (охотник упадет на тропе!), не чихнул (в миг опасности чихнувший воин может не удержать свою душу, в испуге вылетевшую изо рта)… И строже всех следила за соблюдением этих правил Айя-Ни. Весь день, до самого возвращения охотников не выпускала она из крепко сжатой ладони каменный нож: что бы ни случилось, Конан не выронит свое оружие…
Как-то девушка спросила киммерийца, не хочет ли он поохотиться вместе с ней. Конан не имел ничего против. Только, предупредила она, охотиться они будут не топорами, стрелами или мечом, а с помощью Шохи.
