Багдадский Вор - [27]
Семь тамильских колдунов пытались избавиться от них – молитвами, заклинаниями и заговорами, сжиганием секретного ладана и битьем в дьявольские барабаны; в конце концов они преуспели. Сверхъестественные создания исчезли в могучем порыве ревущего желтого ветра; и принц Индии со своей свитой продолжали путешествие в поисках редкого сокровища, пока наконец не достигли места рядом с Кандагаром и статуи Дурги, богини разрушения.
Одинокий, величественный и мрачный, посреди гноящихся, миазматических джунглей, возвышался полузабытый идол на квадратном пьедестале, на котором была представлена панорама всех индостанских пестрых мифов, легенд, вер и суеверий: от Chhadanta Jataka, истории рождения Слона с Шестью Бивнями, прекраснейшей из всех индийских легенд, до древней истории Kaliya Damana, в которой рассказывается, как Кришна одолел гидру Калию; от ярких рисунков Рамы, Шивы и Лакшми, медитирующих в своих лесных кельях, до изображения Бхагиратхи, умоляющего Шиву разрешить реке Ганг пасть на иссохшуюся землю из его спутанных волос.
Сама статуя была огромной, она возносилась более чем на двести футов и была вырезана из единого куска сияющего, черного базальта – им предстала богиня с пухлыми, кроваво-красными, чувственными губами, которые изогнулись в жестокой улыбке; с ее шеи и ушей свисали двойные кушаки человеческих черепов; в ее вьющихся волосах были кобра, русалка из реки Ганг, человеческий скелет и полумесяц. У нее имелось шесть рук. Одна из них держала меч, вторая – голову бородатого мужчины, истекающую кровью, третья – барабан, а четвертая – огонь, в то время как оставшиеся две руки были пусты и подняты, чтобы благословлять верующих. У ног статуи лежали принадлежности для жертвоприношения – посуда для сожженных даров, светильники, кувшины, ладан, медные чаши, гонги и ракушки.
Так, в своем уединенном доме в джунглях, как и по всей Индии, в сотнях храмов от снегов Гималаев до влажных запахов мыса Кумари, возвышалась Дурга, Великая Мать, символ похоти и разрушения, это невыразимое воплощение тайн и жестокости жизни!
Принц посмотрел на идола. Он пробормотал молитву:
– О Шестирукое Почтение! О Мать всех духов – Алайас, Гумас, Байталс и Йакшас ужасных форм! Благослови меня, о Дурга! О Смашана Кали!
Снова он взглянул на статую. Ее правый глаз, выточенный из базальта, был выкрашен в ярко-желтый. А левый, отличимый даже с расстояния, оказался огромным кристаллом, в котором отражался танец облаков.
– Это волшебный кристалл! Волшебный шар! Величайшая редкость в мире! Сокровище, с помощью которого я добуду себе принцессу Зобейду и Багдад!
На миг он ощутил некое опасение. Должен ли он рисковать? Должен ли он уродовать Дургу, Великую Мать, ужасную богиню Разрушения? Должен ли он вырвать у нее этот чудесный глаз?
Он быстро преодолел этот страх. Вырезав глаз, он возьмет Багдад и весь Арабистан в свою власть – во власть, таким образом, индийских богов – и самой Дурги. Да, Дурга поймет.
Но прежде чем послать наверх человека, чтобы вырезать глаз, принц решил умилостивить богиню должным поклонением. Он поговорил со своими жрецами и колдунами; и вскоре после этого началось поклонение согласно древним обрядам, с процессией индусов, продвигавшейся по лесу и джунглям к идолу; они пели, играли на музыкальных инструментах, эсрайе, ситаре и табле, несли качающиеся лампы, которые пронзали желтыми и золотыми точками зеленый мрак джунглей; другие несли венки из орхидей и миски, наполненные молоком, фруктами и сладостями.
В конце процессии шел сам принц. Справа от него шагал жрец высокого сана, облаченный в белое одеяние, а справа – еще один песнопевец, качавший плоскую ладанную горелку на серебряной цепочке.
Он крутил ее кругами, и от нее поднимался длинными, медленными потоками ароматный, разноцветный дым, качаясь и сверкая, как расплавленное золото, пылая всеми оттенками насыщенного, полупрозрачного желтого янтаря и топаза, полыхая от застывшего малинового накала до густого, металлического синего, затем дрожа яшмовым и опаловым пламенем, как гигантская радуга, выкованная в жаре чудесной печи. Вверх взмывали потоки дыма, разрываясь плавучими клочьями полупрозрачной завесы, разливаясь по джунглям и цепляясь к деревьям, кустам и статуе Дурги.
Процессия двигалась прямо к идолу; люди кланялись с вытянутыми руками, складывали свои подношения к ногам Дурги и воспевали свои литании, объединяя усилия и повышая голоса, постепенно превращая невнятный шум в слова, пока не прозвучал весь гимн, вся мелодия, вся молитва, перемежавшаяся гулким стаккато барабанов:
– Эй, Кали! Эй, Деви! Эй, Дурга, Дурга, Дурга! Ты, кто держит меч в лотосе, как в руках, чье искусство неустрашимо, чье искусство черно, как облака, чья форма ужасна, кто живет в сожженных землях…
Голоса стихли, сменившись ровным гудением и шепотом. Затем начались стенания барабанов и тарелок, раздался пронзительный, оглушительный писк тростниковых флейт, и снова загремел хор, в то время как от ладана исходило плотное облако надоедливого, мертвенно-сладкого дыма, словно неосязаемый туман ужасных суеверий, – душа древней индусской веры обретала душистую, воздушную форму:
